Как брать интервью - Евгений Криницын
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цензура
Конечно, рамки есть всегда. Свобода слова, свобода печати — это коридор. Он может быть очень широкий или узенький, но стены всегда есть. Попытаетесь пробить стены — в лучшем случае лишитесь работы. Я не работаю в штате Первого канала, так что меня вызвать на ковер невозможно. Я посылаю всех подальше. Меня нельзя уволить, нет кабинета, нет шофера, у меня покупают программу. Могут, конечно, отказаться от программы, но орать на меня никто не может. Это важный момент. Я давно принял решение никому не служить. Я независимый человек. За годы заработал достаточно денег, чтобы быть независимым. Если я завтра потеряю работу, на паперти не окажусь. Более того, уровень моей жизни не изменится. И начальники это понимают. Я не могу сказать: «Это нельзя говорить». Как это нельзя? С другой стороны, я понимаю, что, если человек покупает мою программу, он же не кота в мешке покупает. Он должен хотя бы знать, кто у меня будет в гостях. И потом я же должен думать, для чего я говорю. Я хочу показать, что я крутой? Я должен идти на определенный компромисс? Да. Вопрос в том, на какой. Это даже не самоцензура, а ответственность. Я могу сказать в прямом эфире, что я категорически не согласен с политикой Путина. Скорее всего, после этого программа перестанет выходить. Это стоит того? Нет. Но если я не могу сказать, что думаю об избирательной системе, при которой невозможно это и это, тогда мне останется лишь извиниться. Конечно, есть допуски. Когда мы изначально договорились с Константином Эрнстом об этой передаче, он сказал: «Есть три человека, которых я прошу не приглашать». Я говорю: «Три человека? Договорились. Но не четыре, не шесть, не восемь».
Я знаю, что ему звонят из кремлевской администрации, выражая недовольство, но мне он никогда об этом не говорит, а мне самому они никогда не звонят.
Ходорковский
Я про него спрашивал в интервью с уполномоченным по правам человека в РФ Владимиром Лукиным. Про Ходорковского буду продолжать задавать вопросы. Ведь нужно понимать, зачем работаешь. Мне кажется, некоторые мои коллеги делают это для себя — посмотрите, мол, какой я крутой и так далее. Зачем? Я искренне хочу, чтобы в России возникло гражданское общество. Все, что я делаю, я делаю для этого. Так произошло, что я имею доступ к экрану, значит, коль скоро у меня есть такой инструмент, я должен этим пользоваться. Знаете, люди говорят: «Я не пойду голосовать, это бесполезно». Я на это отвечаю: «Тогда не жалуйся».
Один в поле воин
Я прочитал потрясающую историю, которую описала журналистка «Эха» Нателла Болтянская. В 1940 году в Каунасе перед японским консульством собралась гигантская толпа евреев, которые бежали от гитлеровцев в Советский Союз, оказались в Литве, но формально их должны были выслать обратно. Единственный путь спасения — транзитные визы через Советский Союз. Те посольства, которые могли это сделать, отказались. Беженцы нашли выход на японского консула, попросили дать им возможность через всю страну проехать в Японию. Этот человек засел в консульстве и несколько дней с утра до вечера выписывал визы. Когда закрыли консульство, он продолжал это делать в гостинице, а потом из окна поезда, увозившего его из страны, бросал бланки с печатями. При этом ему было запрещено это делать японским МИДом. Много лет спустя, когда его вдова приехала в Израиль, всплыла цифра, что благодаря ему реально живут 50 000 человек[3]. Поэтому я не согласен с тем, что один в поле не воин. Это не так.
Познер лавирует,
не может сказать прямо, извивается...
Я не согласен с такими высказываниями. Я знаю, что бытует такое мнение. Журналистский мир раскололся на две части. Одна за режим, другая — против. Противники охаивают все подряд, апологеты хвалят. А где тот журналист, который скажет «Вот вам информация, разные мнения, сами решайте»? Я считаю, что это и есть журналистика. От меня же и те и другие хотят, чтобы я занял ту или иную позицию. Тогда я пропагандист, а не журналист, я занимался этим, больше не хочу. Считаю, что наиболее беспристрастен в оценках Венедиктов. Не знаю, как он себя чувствует, но я себя чувствую одиноким. И те и другие меня осуждают.
Коллеги
Я очень высоко ценю Венедиктова. За знание вопроса, за язык. Хотя иногда мне кажется, что он бывает грубоват. Сергей Бунтман с «Эха Москвы» достоин всяческого уважения за эрудицию и объективность. Хотя он резче Венедиктова в оценках. Что касается телевидения, почти никого не могу назвать. Кучера ценю, Марианну Максимовскую. Хотя она все-таки занимает определенную позицию, и о беспристрастности зачастую говорить не приходится. Очень высокого мнения о Парфёнове. Правда, его давно нет на экране.
Ларри Кинг — это смешно. Я очень хорошо его знаю. На самом деле он пользуется большим успехом, потому что никогда не задает трудных вопросов. Он при этом никогда не готовится, говорит — чтобы быть спонтанным. Для меня самый яркий пример, когда он брал интервью у Путина. И когда он спросил о «Курске» «Что произошло с лодкой?», Путин, ухмыльнувшись, ответил: «Она утонула». И все, поехали дальше. Ларри больше не стал ничего говорить, мол, я понимаю, что она утонула, но я спрашиваю: «Почему она утонула?» В этом весь Кинг. Он недостоин своей известности. В Америке он не считается №1, но к нему охотно ходят, потому что он никогда никого не берет за горло.
Европейские интервьюеры и журналистское образование
Они понимают, что это программа не о них. У меня о наших интервьюерах всегда складывается впечатление, что они пришли себя показать. А у них этого нет. Нужно оставлять себя за дверью. Это качество лучше всего проявляется у англичан. Они
