Новый Мир ( № 7 2006) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Казалось бы, я придумал, как выйти из глупого положения. Рецептер с готовностью выскакивает на сцену, хватает Люсю — Лизу за руку и...
Нет, она изо всех сил начинает — назло мне, Эрасту, Карамзину — вырывать свою руку из рук Володи, он тащит ее на сундучок силой, тащит, а она не дается, показывая всем, до чего глупо это все, — я смеюсь, и все смеются...
Это ж надо, идиотизм какой! Как стоит недвижимо, прелесть ненаглядная.
Я не беру тайм-аут. С ходу начинаю все сначала. Держу сорокаминутную речь — о Карамзине, о сентиментализме, о том, что значит фраза “и крестьянки любить умеют”, вспоминаю Лотмана и Макогоненко, снова твержу о Станиславском и Товстоногове, опять анализирую ту же “внутреннюю линию” и “сквозное действие”... Выдохшись окончательно, я нахожу еще какие-то новые аргументы, подпирающие старые, и спрашиваю в конце точно так же, как когда получил “у-тю-тю!”:
— Все. Теперь понятно?
Это уже чисто профессиональный режиссерский прием (когда все другие приемы не дали результатов) — “заговорить” бунтующего актера, не дать ему никакой возможности для протеста, свести его непослушание на нет своими ответными словесными эскападами, которым нет конца, заставив замолчать, стереть его в порошок логикой, знаниями, цитатами, эрудицией, темпераментом, убежденностью — чем угодно, и победа твоя.
Я смотрю на актрису, и мне на секунду становится жалко ее — глаза Люсины, эти два озера, полны водой, — слезы текут по щекам извилистыми зигзагами, и она выдавливает из себя:
— Теперь да. Теперь понятно.
— Ну? — кричу я с восторгом и делаю жест, приглашающий ее выполнить проклятую мизансцену. Однако слышу в ответ плачущий, но такой трогательный, нежнейший голос:
— Все равно не пойду на сундучок!!!
Помнится, я схватил в этот момент режиссерский экземпляр своей пьесы и что было силы хватил этим экземпляром об пол. Листы разлетелись, а я...
Я впервые в жизни побежал жаловаться. Прямиком. В кабинет Товстоногова.
Гога выслушал меня очень внимательно. Тут же вызвал актрису Сапожникову. И произнес приговор:
— Вам, Люся, надо лечиться. У вас что-то не в порядке с психикой. Если вы не хотите понять режиссера, начинаете с ним пустые споры, перечите ему, значит, вам надо обратиться к врачу, он сделает все, что нужно, для вашего же блага. Вы нездоровы. В связи с этим сняты с роли.
Сапожникова хотела что-то возразить.
— Вы неадекватны, Люся, — сказал Товстоногов. — Если актер не слушается режиссера, он неадекватен. Даю вам месяц на лечение. В больнице.
— А как же “Мещане”?.. Как же “Ханума”? — Люся была в большом потрясении — неужели ее отстранили от всех ее ролей?
— На все спектакли текущего репертуара вас будет возить машина театра. Все. До свидания.
Я обалдел. Мало того что Гога снял на моих глазах актрису с главной роли, он еще в один миг отправил ее... в дурдом!..
Вместо актрисы Л. Сапожниковой тут же была назначена другая молодая актриса БДТ — Леночка Алексеева. Она блистательно справилась с ролью Лизы. Репетировала вдохновенно, трудилась изо всех сил... Я был счастлив этим назначением и ни о чем не жалел.
Между прочим, когда на вводе Алексеевой в роль Лизы мы подошли к тому самому моменту, когда новая актриса должна была от портала сделать два шага в сторону Эраста на пресловутый сундучок, все другие участники, как по команде, сели в зал и приготовились смотреть, что будет.
— Здесь, Лена, вам надо перейти на центр сцены, на сундучок, где у вас начнется сцена “Первое свидание с Эрастом”, — сказал я.
Но не успел договорить — Алексеева уже сидела на сундуке, метнувшись к нему от портала. Все дружно захохотали.
— Почему смеются? — непонимающе воскликнула Лена. — Я что-то сделала не то?
— То!.. То!.. — закричал я.
И репетиция потекла дальше как по маслу. Впоследствии молодая актриса Елена Алексеева (Лиза в спектакле БДТ “Бедная Лиза”) на фестивале “Ленинградская театральная весна” получила первую премию “За лучшее исполнение женской роли”.
А молодая актриса Людмила Сапожникова, вероятно, вздыхала, сидя в дурдоме по распоряжению своего любимого главного режиссера и едучи в машине из больницы в театр, где принимала участие в текущем репертуаре.
Урок, который мне преподнес Товстоногов, несмотря на свой шокирующий вид, был чрезвычайно интересен. Сам за себя говорит. Потому и незабываем.
Мужская половина состава работала высокопрофессионально. Анатолий Пустохин (Леонид) вел себя на репетициях идеально, от одного дня к другому наращивая образ. Конечно, и он как личность был “вещь в себе”, то есть немногословен, кропотлив, дотошен и мягок — настоящий русский интеллигент, с которым приятно было работать.
Что касается Владимира Рецептера (Эраст), то у него случались сбои, капризы и заскоки, которые мне приходилось терпеть. Правда в том, что самовлюбленность и самоуверенность подводят актера всегда, Рецептер же, наоборот, был актером-самоедом, ему с его литературным даром большого поэта подчас не нравилось то, что и как он произносит, как и что делает на сцене, а так как форма и жанр музыкального спектакля поначалу ему казались чужды, он все время был в состоянии тяжелого освоения непривычного (особенно по части движения и пластики, которой в спектакле было очень много), все-то ему было неудобно, “не так” и “незачем”... Однако, когда освоение состоялось, Володя начал “купаться” в роли, трудности первого этапа ушли и забылись — мы получили очень убедительного и заразительного Эраста. Что и требовалось доказать.
Рецептер меня поддерживал, но как-то иронически, не переставая повторять зловещую присказку:
— Зря стараетесь, Маркуша... Все равно придет Гога и снимет пиджачок...
О господи, это выражение “снимет пиджачок” снилось мне, как фильм ужасов. Оно означало, что мэтр не потерпит моего решения спектакля, придет в зал, “снимет пиджачок” и начнет ставить по-своему — менять мизансцены, оформление — все, что его “товстая” нога захочет...
— Вы меня не знаете, Володя, — залихватски отвечал я. — Я — танк. Я своего добьюсь. Запомните: у меня этого не будет.
Вероятно, я был смешон (а что мне еще оставалось?), потому что Рецептер хихикал:
— Будет. Не таких в БДТ ломали!
И следовали полушепоты, с оглядкой на все стороны разные истории со стажерами, режиссерами-практикантами, дипломниками и со “вторыми”... Конец у всех один: приходил Гога и “снимал пиджачок”. Так, не помню уже от кого, я услышал про то, как в БДТ работал “негром” Игорь Владимиров, главный режиссер Театра им. Ленсовета, как был “использован” Гогой Зяма Корогодский (см. спектакль по американскому сценарию “Скованные одной цепью” с Луспекаевым и Копеляном в главных ролях), ставший потом главным в ТЮЗе. Что это было?.. Зачем мне эти рассказы?.. Предгрозовые заморозки?..
Это была психологическая подготовка к предпремьерному этапу. Что ж, я был благодарен своим артистам за столь тактичный способ помочь мне устоять на ногах.
И вот настал день генеральной. Гога пришел и... не снял пиджачок. Он уселся в третьем ряду крохотного зальчика перед Малой сценой и на пятой минуте спектакля... засопел.
— Все в порядке, — подмигнул мне кто-то из опытных знатоков БДТ. — Поздравляю.
Единственное замечание, сделанное Гогой после просмотра “Бедной Лизы”, — совет перенести влево на полметра старинную лестницу. Что ж, мелочь, но — справедливо. Центр “освободился”, симметрия со столиком, стоящим справа, сделалась более читаемой.
Перед премьерой был еще прогон для актеров и сотрудников БДТ. Вот где был мне устроен настоящий экзамен.
Первым среагировал на перемену цифр в Прологе (1793 на 1973) Сергей Юрский. Он засмеялся в голос и начал аплодировать уже здесь, давая понять залу, что радуется этой режиссерской находке, как ребенок. Тем самым было сломлено напряжение сразу, в первые секунды восприятия. Нюанс в том, что Юрский сделал это почти демонстративно: ведь он сам стремился к самостоятельной режиссуре, осложнения, возникшие из-за этого с Гогой у Юрского, были впереди. (“Самодеятельность” — такой, явно несправедливый, приговор вынес Георгий Александрович режиссуре Юрского в “Мольере” М. Булгакова... Последствия приговора известны: скоро Сергей Юрский ушел из театра, переехав в Москву.) И теперь в его поддержке едва различимо чувствовалось сокровенное братство: в БДТ редко кто имел самостоятельный режиссерский выход, и потому сама исключительность этого факта заслуживала поощрения.
