Кью - Лютер Блиссет

Я по-прежнему отчетливо помню его первую улыбку и первую фразу, которой он нас встретил. Генрих Пфайффер в церкви Святого Иоганна у Фельхтских ворот — постоянном месте встреч жителей прихода Святого Николая. Этот сомнительный проповедник, сын доярки, бывший повар, бывший — духовник, бывший друг герцога Саксонского, — очень изворотливый сторонник униженных. Связи с герцогом были нужны ему, чтобы избрать пятьдесят шесть членов городского совета. Его проповеди побуждали к грабежу церковного добра и к уничтожению изображений святых. Без поддержки герцога ему никогда не удалось бы так долго продержаться в городе. Мы восхищались его умом и изворотливостью: нетрудно понять, что вдвоем с Магистром они были способны на великие дела.

И действительно, они сразу же с головой погрузились в дискуссию о том, как сделать проповеди более зажигательными и для горожан и для нищих, и для крестьян и для благородных, которым «уже давно бы пора положить конец, утопив их жирные свинячьи рыла в блюдах с горячим дерьмом».

Сейчас, из моего потаенного угла, Мюльхаузен кажется городом мечты, призраком, который посещает вас по ночам и рассказывает вам свою историю, но так, словно вы видели ее лишь написанной кистью и тушью, как, я вспоминаю, это сделал наш великий живописец герр Альбрехт Дюрер.

Глава 17

Статья первая…… Мы смиренно просим, чтобы отныне и во веки веков община имела право выбирать и непосредственно назначать своего пастора…

Статья вторая…… Наша воля такова, чтобы отныне и во веки веков десятина зерна рассчитывалась членами церковного совета, избранного общиной, и передавалась священнику для поддержания существования его самого и его семьи. Оставшееся должно быть разделено между местными бедными в соответствии с их нуждами…

Статья третья…… До сего времени существовал обычай считать нас личной собственностью господина, что достаточно прискорбно, если вспомнить, что драгоценная кровь Христова стала жертвой и искуплением для всех нас, без исключения… Таким образом, мы не сомневаемся, что мы, истинные христиане, должны освободиться от рабства…

Вскоре после вечерни новости смешались с запахом пива, которым принялись наполнять кружки. Схватили какого-то пьяного за оскорбления бургомистра.

Короче, ни о чем другом и не говорили. Кто он был такой? Что он конкретно сказал? Где это именно случилось? Удалось узнать, что его заперли в подвале ратуши. Многие вскакивали со своих мест, возбужденно стучали кулаками по столу, спеша уведомить об этом всех и каждого. На этот раз они за это заплатят, ублюдки!

Высовываю нос из корчмы. Половина предместья Святого Николая вывалила на улицы — крики усиливаются, раскрываются все новые и новые рты. Самые возбужденные попрежнему сжимают в руках кружки или гребни чесальных машин, словно удивительная новость разбудила их посреди ночи, заставила нервно прошагать по булыжной мостовой, ведущей к Фельхтским воротам и церкви Святого Иоганна. Они ищут Магистра. И он снисходит до них, окруженный бешеным напором голосов людей, одновременно стремящихся доказать ему, что необходимо сделать. Немного выше нас целая группа замедляет шаг и начинает естественным образом разрастаться вокруг постоялого двора «Медведь», где перед прачечной улица расширяется.

За месяц, проведенный здесь, я неоднократно имел возможность убедиться, что призрак всеобщего волнения — еще один житель этого города. И все же я не понимаю, почему все так реагируют на самый обычный арест. Ведь неизвестно даже, кого схватили. Из разрастающего шума удается выяснить лишь одно: незадачливого сквернослова заперли в подвал ратуши, хотя должны были посадить в башню того же здания.

— Что это за история с башнями и подвалами? — спрашиваю у старика, наблюдающего за сценой рядом со мной.

— Восьмая статья нашего муниципального статута: заключенных нельзя содержать в подвалах, только в башнях. Видел бы ты, как загажены эти подвалы, сразу бы понял — это не проблема кодексов!

Смотрю поверх голов: Магистр Томас уже стоит на тумбе. Он что-то кричит по поводу злоупотреблений властей и их издевательств над народом. Люди под ним постоянно двигаются туда-сюда, разбегаясь, чтобы созвать остальных и обзавестись собственными орудиями труда и камнями. Посреди толпы возвышается Элиас, направляющийся ко мне. Заметив меня, он кричит, перекрывая весь остальной шум:

— Иди найди Пфайффера! Скажи ему: мы скоро будем под окнами ратуши, и пусть он приведет как можно больше народа.

Бегом — к крепостной стене. Караульный узнает меня: никаких сложностей — ясно, они не ждут подобной реакции. Попрежнему бегом — и я уже на Киланшгассе. Шум в конце улицы, напротив церкви, свидетельствует: Пфайффер не терял времени.

Сворачиваю за угол и оказываюсь прямо перед ним, он тоже возвышается на импровизированной кафедре. Прервав свою речь, он указывает на меня и вопит:

— Вот… вот посланец из предместья Святого Николая! Не сомневаюсь, он пришел сообщить нам, что Томаса Мюнцера и его прихожан тоже потрясло решение этой свиньи, бургомистра… Не так ли, брат?

Головы слушателей поворачиваются ко мне, как подсолнечники на поле.

— Конечно, брат Пфайффер. Прихожане предместья Святого Николая уже движутся от Фельхтских ворот к ратуше.

Пока я приближаюсь к небольшой толпе, Пфайффер спрыгивает со своей тумбы и бежит мне навстречу. Он обнимает меня за плечи и шепчет:

— Скажи мне, брат, сколько вас там?

Я преувеличиваю:

— Можете рассчитывать человек на двести.

Его рука больно вцепляется мне в ключицу.

— Хорошо, на этот раз мы им зададим. — Уже громче: — Они еще пожалеют об этом оскорблении, даю слово. К ратуше, братья, к ратуше!

Это уже боевой клич.

Не знаю, откуда появились большие навозные вилы, факелы и шесты. Просто в какой-то момент они возникли над лесом голов, гораздо более страшные, чем алебарды стражников, перекрывших подходы к дворцу. Один из них поднимается по лестнице за инструкциями. Он возвращается в сопровождении по крайней мере пятнадцати точно таких же головорезов.

Между первыми рядами вспыхивает бурная дискуссия. Распространяется новость, что причиной волнений стало оскорбление Вилли Прыщом бургомистра Родеманна: «Поцелуй меня в зад!» — сопровождающееся демонстрацией соответствующего места. Многие восприняли это как приглашение к действию, и десятки задниц обратились к ратушной стене.

Неожиданно впереди раздается рев. Проталкиваюсь, чтобы лучше все рассмотреть, уже предвкушая сцену окончательного унижения бургомистра Родеманна. Вместо этого вижу Элиаса, выжимающего вес — высоко поднимающего над головой крохотного мужичка средних лет, почти лысого, с багровым носом, сплошь покрытым гнойными прыщами. Он вопит от радости, протянутые руки принимают его и качают над головами:

— Это Вилли! Да здравствует Вилли! Раздери ваши задницы! Да здравствует Вилли! Вонючие крысы! Великий Вилли!

Толпа триумфально несет его через площадь, девица, сидящая на чьих-то плечах, оголяет свои сиськи, и Вилли бросается на них, как по волшебству спасшийся от смертной казни. В него кидают овощи и сладости, пачкающие его с головы до ног. Я со смехом кричу:

— Да здравствует король Вилли! Да здравствует народный герой Мюльхаузена!!!

Пьяный, словно услышав меня, разворачивается в мою сторону и творит в воздухе крестное знамение за миг до того, как прямо ему в лицо попадает вилок цветной капусты.

Глава 18

Помню, что в ночь коронации Вилли немногие в Мюльхаузе-не сомкнули веки. Конечно же не повезло Родеманну и Кройцбергу, двум бургомистрам, под чьими окнами развернулось им же и посвященное грандиозное состязание из оскорблений, богохульств и жестокой брани. Не до сна было и толпам бродяг, ожидающих возможности пограбить и заполнявших улицы до утра.

К сожалению, Морфей сморил в своих объятиях двух караульных, поставленных на задворках ратуши, поэтому бургомистрам не составило труда удрать в направлении Зальцы с городским флагом под мышкой.

Сразу после пробуждения — масса очередных новостей, новые волнения, новое собрание под окнами ратуши. Восемь делегатов от народа, выбранных еще до нашего прихода, пытаются убедить начальника стражи в том, какие тяжелые последствия может иметь поступок двух бургомистров, и в необходимости как можно быстрее смыть этот позор. Но тот отвечает, что никто не может приказывать ему, кроме законных представителей граждан города. И пока мы пытаемся навести порядок в собственных мыслях относительно нашего предместья Святого Николая, ему удается сплотить вокруг себя значительную часть населения, которую он настраивает против всех, кто может попытаться извлечь выгоду из тяжелого положения города, организовав в нем порядки по собственному усмотрению.