Опасная игра Путина. Между Ротшильдами и Рокфеллерами - Эрик Форд

Люк Хардинг в своей книге «Мафиозное государство» тоже приводит впечатляющую картину жизни России при Путине:

«За четыре года, проведенные в Москве, я меньше, чем мне хотелось бы, рассказывал о социальных проблемах страны и о непреодолимом разрыве между теми, кто имеет все, и теми, кто не имеет ничего. Пропасть, отделяющая богатых от бедных в России, больше, чем в любой другой стране, где мне приходилось работать иностранным журналистом, включая Индию, где я жил в 2000–2003 годах, и другие бедные страны Южной Азии.

В 2009 году Россия догоняет Саудовскую Аравию как крупнейшего в мире экспортера нефти; она уже является крупнейшим экспортером природного газа и обеспечивает четвертую часть газовых потребностей ЕС. В том же году официальные цифры указывают, что шесть миллионов российских семей скатываются за черту бедности – когда доход взрослого человека составляет меньше 5497 рублей или 155 фунтов. А успехи в преодолении бедности, достигнутые на протяжении 2000–2008 годов, сведены на нет. Существуют значительные региональные различия в размере доходов. Элита, проживающая в Москве и Санкт-Петербурге, и те, кто живет в полуразрушенных селах и промышленных городках с одной фабрикой, живут в очень разных мирах.

В богатой стране бедных людей нередки парадоксальные ситуации. Например, во время посещения провинциального городка Орловский, в 220 милях к юго-западу от Москвы, я встречаюсь с Татьяной Щербаковой, 68-летней пенсионеркой. Когда я захожу в ее крошечную квартирку, Татьяна сидит в гостиной. Комната неуместно украшена огромным фото солнечного тропического пляжа. На нем изображены мерцающие пальмы, острова и яхта. Женщина говорит, что фотография сделана на Канарских островах, одном из многих экзотических мест, которые Щербакова хотела бы посетить, но не имеет возможности: «Я не имею денег на путешествия, – объясняет она. – Это моя большая страсть. Я всегда хотела увидеть Владивосток. Но билет на поезд слишком дорогой».

Это – один из самых странных аспектов постсоветского путешествия в России. Тридцать лет назад, когда мир был разделен на две соперничающие лагеря, Щербаковой не разрешали выезжать за границу. Но благодаря дешевым билетам на внутренние переезды она ездила по огромному Советскому Союзу – проводила отпуск в Молдове, плавала в Черном море, ныряла в Дунае и поднималась в горы Казахстана. Теперь Щербакова может ездить, куда угодно. Но на мизерную государственную пенсию в размере 5 600 рублей в месяц она не может себе этого позволить. Даже поездка в местный минеральный курорт кажется маловероятной. Большинство ее подруг-пенсионерок получают еще меньше. Щербаковой назначили самую большую пенсию, потому что в 1943 году немцы захватили ее с семьей, когда разрушали Орловский, где произошло известное танковое сражение времен Второй мировой. Ее семья провела пять месяцев в статусе остарбайтеров, пока не прибыла Красная армия. «Этого хватает на еду. Я не голодаю, – говорит она. – Но про Канары не может быть и речи».

За неделю до моей поездки в Орловский Русская православная церковь сделала очень необычный шаг и заявила, что разрыв между богатыми и бедными становится больше, чем когда-либо. Около 20 % россиян живут за чертой бедности. 10 % самых богатых минимум в 25 раз богаче, чем 10 % самых бедных. Точно подсчитать сложно, добавила церковь, потому что богачи в России, как и во всем мире, предпочитают скрывать свои настоящие доходы.

Существует серьезный разрыв между городской и сельской жизнью, подтвердила церковь, предостерегая: «Россия обладает 30–40 % ресурсов земли. Доходы от экспорта природных ресурсов создают стабилизационный фонд. Но богаче становится лишь небольшая часть общества. Темп ее обогащения поражает даже некоторых из самых богатых людей мира. С другой стороны, большинство населения живет в нищете»».

«В селах неподалеку от Орла, – продолжает Люк Хардинг, – я не замечаю особых признаков богатства. Зато сгорбленные бабушки имеют нескольких кур и коз или выращивают картофель и лук на своих земельных участках. Как и в Слезах, все молодые люди уехали, а большинство старших мужчин умерли. «В советские времена жилось гораздо лучше, – говорит 79-летняя Тоня Фоминых, привязывая сторожевого пса и приглашая меня в свой однокомнатный деревянный домик. – Пенсии были маленькие, но одинаковые. Мы хорошо жили. Теперь наши пенсии – это ничто».

Ежемесячно Фоминых получает от государства жалкие 1540 рублей – меньше 35 фунтов. Когда в 2004 году сгорел ее дом, она была вынуждена продать свою единственную корову. Тридцать лет она работала в советской милиции, а сейчас живет на подачки соседей и сына. «Мы можем выживать, но не можем жить», – говорит она.

Жители села Лаврово, кажется, находятся в еще худшем положении. С некоторыми трудностями я приезжаю к Александру Ивановичу, который живет в лачуге – вонючей деревянной хижине, полной грязного тряпья и немытых тарелок. Александр Иванович – сонный или пьяный – открывает дверь через несколько минут. Он показывает мне ведро картошки из своего сада. Она – его основная пища. Он больше ничего не может себе позволить: «Все подорожало. Хлеб подорожал. Сигареты подорожали. Моя сестра оплачивает мой счет за газ. Я не могу позволить себе водку. – Он поднимает глаза. – Можете дать мне 100 рублей?». Я лезу в карман и протягиваю ему купюру.

В своем материале про это путешествие для «Guardian» я признаю, что кремлевские экономисты стоят перед дилеммой: если они повысят пенсии, то рискуют повысить и без того сильную инфляцию. Но очевидно, что немногое из миллиардов России просочилось вниз до самых бедных слоев – пенсионеров, безработных, госслужащих низшего звена или Щербаковой, бывшего редактора местного телевидения, чей муж-математик ковыляет на шатких костылях.

Меня поражает, что, стремясь к наведению фискальной дисциплины, богатый Кремль не заметил, что он возглавляет ныне наиболее неравное общество за всю историю России. «Я не думаю, что это [утверждение относительно инфляции] правда, – говорит Наталья Римашевская, специалист по вопросам бедности Российской академии наук. – Сейчас 30 % всех зарплат – ниже прожиточного минимума. Пенсии очень низкие. Средняя пенсия составляет 2 500 рублей [55 фунтов]. Это ставит пенсионеров на грань выживания. Если цены повысятся, они будут нищенствовать».

Хотя при Путине средняя заработная плата существенно выросла, статистика скрывает, что для миллионов бедных россиян уровень зарплат вряд ли вообще изменился, говорит Римашевская. Одной из крупнейших проблем, добавляет она, является регрессивная система налогообложения в России, согласно которой и олигархи, и скромные уборщики дорог уплачивают одинаковый прямой налог – 13 %».

Хардинг приводит следующий эпизод, подводя итог своему рассказу о жизни народа России при Путине:

«…Пятьдесят лет назад село Слезы на западе России было суетливым местом. Там жили мужчины, женщины, дети, коровы и свиньи. Ниже по дороге был живой колхоз. Местные жители имели пчел и ухаживали за курами. В конце 1950-х годов они получили свой первый уборочный комбайн. Однако с падением Советского Союза и окончанием коммунизма Слезы медленно превратились из успешной сельскохозяйственной артели в деревню-призрак. После Второй мировой войны и отступления немецких оккупантов в селе проживали около 100 человек.

Сейчас людей значительно меньше. Приехав, я нахожу лишь четырех жителей. Ольга, 83-летняя вдова, которая ходит прихрамывая и имеет чрезмерно возбужденного пса по кличке Верный. Она живет в трухлявом дачном доме вдоль главной дороги. Ольга плохо слышит. Ее муж Борис умер в 2004 году. Есть также Тамара – самая молодая жительница села, довольно энергичная женщина для своих 79-ти лет. Тамара живет с подругой Александрой, как ее здесь зовут, Сашей, в опрятном доме в самом конце заснеженной дороги. Обе женщины – также вдовы. Они имеют двух кур, двух котов и пса. Наконец, есть еще одна – Ольга. Ольге номер два также 83 года, она немощная и не в состоянии принимать гостей. Последний житель села мужского пола умер в 2007 году, незадолго до моего визита.

Эта ситуация типична для всей России, крупнейшей страны мира, где минимум 34 000 деревень с населением 10 или меньше жителей, большинство из которых – старые женщины. «Прошлой зимой наша телевизионная антенна сломалась. В селе не осталось мужчин, которые могли бы ее починить. Мы надеемся, что один из владельцев дачи, который наведывается к селу, починит ее летом», – говорит мне Тамара, когда я посещаю село холодным февральским днем. Она стоит во дворе своего окрашенного в зеленый цвет дома, в красочном платке и валенках, традиционных войлочных сапогах, – как все здешние женщины.

Село расположено в каких-то 25-ти милях от Латвии и границы с Европейским Союзом и в часе езды на юг от исторического города Пскова с его кремлем и собором на берегу реки. В деревне 12 домов. Пять из них разваливаются, только в трех живут люди: два из них – летние дачи. Флигели, теплицы и поля заброшенные и тихие. В селе чувствуется мрачный упадок. В заброшенном сарае я нахожу много пустых бутылок из-под дешевой водки.