Голливудская трилогия в одном томе - Рэй Дуглас Брэдбери

Не назову его походку шаткой, но сквозило что-то такое в очертаниях его фигуры, коленях и локтях, в том, как хлопали руки, словно подстреленные птицы. От его взгляда я застыл.

— Я тебя знаю! — крикнул он.

Я уронил фонарик.

Схватив фонарик, он воскликнул:

— Что ты делаешь здесь внизу? — Звук отражался от бетонных стен. — Разве ты не был… — Он назвал мое имя. — Ну да! Иисусе, ты прячешься? Спустился, чтобы остаться? Тогда, наверное, добро пожаловать. — Бледная призрачная рука размахивала моим фонарем. — Ну и местечко, а? Я здесь целую вечность. Спустился посмотреть. Назад не вышел. Друзей целый ворох. Хочешь познакомиться?

Я помотал головой. Он фыркнул.

— Черт! Ну да, что тебе за прок от затерявшихся под землей!

— Откуда ты знаешь, как меня зовут? — спросил я. — Мы вместе ходили в школу?

— Не помнишь? Разрази меня гром!

— Гарольд? Росс?

Где-то вдали капала вода из крана.

Я назвал еще имена. К глазам подступили слезы. Ральф, Сэмми, Арнольд, школьные приятели. Гэри, Филип, ушли на войну, бога ради.

— Кто ты? Когда мы познакомились?

— Никто никого не узнаёт. — Он отступил.

— Ты был моим близким другом?

— Я всегда знал, что ты далеко пойдешь. И что меня не ждет ничего хорошего — тоже. — Голос доносился издалека.

— Война.

— Я умер передвойной. Умер посленее. Я никогда не рождался на свет, так что? — Все тише.

— Эдди! Эд. Эдвард. Эдуарде, не иначе! — Сердце у меня колотилось, голос окреп.

— Когда ты был у меня в последний раз? А на моих похоронах ты был? Ты хотя бы знал?

— Я не знал. — Я двинулся к нему.

— Приходи снова. Стучаться не надо. Я всегда буду на месте. Погоди! Ты кого-то ищешь? Как она выглядит? Слышишь? Как онавыглядит? Я прав? Да, нет?

— Да! — выпалил я.

— Она пошла туда. — Он махнул моим фонариком.

— Когда?

— Только что. Что она делает здесь, в Дантовом аду?

— Как она выглядела? — рявкнул я.

— «Шанель» номер пять!

— Что?

— «Шанель»! От этого крысы забегают. Ей повезет, если доберется до берега. «Держись подальше от Маскл-Бич!» — крикнул я.

— Что?

— «Держись подальше!» — крикнул я. Она где-то тут. «Шанель» номер пять!

Я выхватил у него из рук свой фонарик и направил луч обратно, на его призрачное лицо.

— Где?

— Что такое? — Он громко фыркнул.

— Боже, я не понимаю.

— Да туда же, туда.

Отзвуки его смеха неслись со всех сторон.

— Погоди! Я ничего не вижу!

— Видеть не требуется. «Шанель»!

Снова хохот.

Я крутанул фонарик.

Под бормотание собеседника до моего слуха донеслись вроде бы отзвуки погодных явлений, смены времен года; отдаленный шум дождя. Сухая очистка, подумал я, но не сухая, стремительный поток; воды по щиколотку, будет по колено — затопит всю проклятую дыру, отсюда и до моря!

Я шатнул луч вверх, кругом, обратно. Ничего. Звук нарастал. Шепоты множились, да, но дело было не в перемене погоды с сухой на влажную — шептали голоса; не капли ударяли в цементный пол, а шлепали босые ноги; в глухом ропоте мешались спокойное удивление, споры, любопытство.

Люди, подумал я, бог мой, еще тени вроде этой, еще голоса, весь проклятый клан, тени и тени теней, подобные немым призракам на потолке у Раттиган, привидения, что поднимаются в потолок, кружатся, иссякают, как дождь.

А что, если ее киношных призраков сдуло ветром с ее проектора, с бледных экранов наверху, у Граумана, если они, одевшиеся в паутину и налитые светом, обрели голос — боже правый, что, если?

Глупость! Я выключил фонарь, потому что рядом продолжал заунывно нашептывать безумец дождя и туннелей. Чувствуя щекой его горячее дыхание, я отшатнулся назад: я боялся осветить его лицо, боялся вторично направить луч в туннель и тем овеществить прилив призрачных голосов, которые звучали уже громче, ближе. Тьма плыла, невидимая толпа собиралась, свихнутый чудак вырастал и приближался, пальцы, державшие меня за рукав, казалось, готовы были вцепиться, связать, ливень голосов стучал уже не в отдалении, пора было сорваться с места, бежать сломя голову, в надежде, что у этих тварей нет ног!

— Я… — начал я дрожащим голосом.

— Что такое? — крикнул мой приятель.

— Я…

— Чего ты испугался? Смотри. Смотри! Смотри сюда!

Невидимые руки подтолкнули меня сквозь темноту к сгустку тьмы, который затем распался на тени, а те, в свою очередь, оказались людьми. Толпа теснилась вокруг одной фигуры; в темноте тонули ее рыдания и жалобы, голос был женский.

Женщина ненадолго замолкла и снова принялась плакать, вскрикивать и стонать, а я тем временем приблизился.

Тут кто-то додумался поднести зажигалку, щелкнул ею, и голубой огонек изогнулся в сторону этого закутанного в шаль, нечесаного создания, этой мятущейся души.

По примеру первой из тьмы с шипением выплыла еще одна зажигалка, вспыхнул и застыл огонек. Пошли вспыхивать другие, как рой светлячков, выстраиваться в круг, световой круг замкнулся. Внутри его, являя наблюдателям это горе, это волнение, этот шепот, эти всхлипывания, этот внезапно возвышавшийся голос, плавало полдюжины — дюжина — два десятка голубых огоньков помельче; их протягивали и держали, чтобы воспламенить голос, придать ему очертания, осиять тайну. Светлячки умножались — голос звенел пронзительней, испрашивая какого-то незримого дара, желая одобрения; ему требовалось внимание, ему нужно было жить, он взывал к тому, чтобы этот облик, это лицо, эта суть были разгаданы.

— Если б не мои голоса, я бы совсем отчаялась, — горестно повторяла она.

Что, подумал я. Что это? Что-то знакомое! Я почти догадывался. Почти понимал. Что?

— Колокола зазвенели в небесной выси, и эхо их медлит в полях. Сквозь сельское затишье, мои голоса! — восклицала она.

Что это? Почти, думал я. Почти знакомо. О господи, что?

Дикий порыв штормового ветра примчался от далекого океана, пахнуло солью, прокатился гром.

— Ты? — крикнул я. — Ты!

Все огни погасли, оставив после себя полную тьму и испуганные голоса.

Я выкликнул ее имя, но вместо ответа последовала лавина панического топота и крика.

Под грохот и суету мне в руку, лицо, колено ткнулась мягкая плоть, я раз, потом другой крикнул: «Ты!» — и остался один.

Вокруг творилась полная кутерьма, тьма раздробилась на тысячи бешеных потоков, среди которых, прямо у моих губ, засветился единственный огонек, и одно из этих странных созданий при виде меня выругалось: «Ты, это ты ее спугнул! Ты!»

Ко мне потянулось множество рук, и я упал навзничь.

— Нет! — Я перевернулся и вскочил на ноги, надеясь, что бегу к океану, а не к призракам.

Потом я споткнулся и упал. Фонарик покатился. Господи, подумал я, если он потеряется…

Я встал на четвереньки. «Ну, пожалуйста, пожалуйста!»

Пальцы сомкнулись на фонарике, я ожил, вскочил и, ощущая за спиной темный поток, на шатких ногах пустился в бегство. Держись, думал я, только не падать, луч фонаря, как веревка, тянет, только не падать и не оглядываться! Где они: близко, далеко, а может, впереди ждут другие? Боже милостивый!

И тут туннель огласился самым прекрасным в мире звуком. Впереди, подобием солнечного восхода у райских врат, вспыхнуло освещение, громко запел автомобильный гудок, раскатился грохот. Машина.

Люди вроде меня мыслят кинокадрами, живыми мимолетными картинами без слов, вспышками молнии. Джон Форд, [471]подумалось мне, Долина монументов! Индейцы! Наконец-то чертова кавалерия!

Впереди, вынырнув со дна морского… Мое спасение, древняя развалина. И привставший за рулем… Крамли. Изрыгает ругательства, каких от него прежде никто не слышал, клянет меня на чем свет стоит, но радуется оттого, что меня нашел, и вновь поносит чертова дурня.

— Смотри не зашиби! — вскрикнул я. Автомобиль затормозил у самых моих ног.

— Зашибу, когда выберемся! — пообещал Крамли.

Фары заставили тьму отступить. Крамли жал на гудок, размахивал руками, брызгал слюной, бесновался — от всего этого я ошалел.

— Твое счастье, драндулет пролез! Что там?

Я бросил взгляд обратно, во тьму.

— Ничего.

— Тогда и подвозить тебя незачем! — Крамли газанул.

Я прыгнул внутрь и так тяжело плюхнулся на сиденье, что колымага содрогнулась. Крамли ухватил меня за подбородок.

— Ты как?

— Теперь все нормально!

— Нам надо выбираться!

— Выбираться? — В глубине вырастали тени. — Со скоростью пятьдесят миль в час?

— Шестьдесят!

Крамли всмотрелся в ночь.

— Сэчел Пейдж [472]говорил, никогда не оглядывайся. Как бы этим кто-нибудь не воспользовался.

На свет нетвердо выступила дюжина фигур.