Пещера Лейхтвейса. Том третий - В. Редер

— Поймана, поймана, — кричал в восторге Зигрист, — смотрите, как натянулся канат! Топор ушел почти по самую рукоятку, и акула сидит на нем так же крепко, как на рыболовном крюке.

Остальные разбойники схватили конец каната, находящийся на плоту, и всеми силами удерживали его, так как один Зигрист был не в состоянии справиться с бешеным животным, рвавшимся на свободу. Акула с такой силой ударяла по волнам огромным хвостом, что плот прыгал из стороны в сторону.

— Теперь мы уже не будем голодать! — ликовал Лейхтвейс. — Господь послал нам дождь, чтобы утолить жажду, а акула на долгое время избавит нас от голода.

— Помогите, друзья, — крикнул Зигрист, — теперь будет самое трудное: ее нужно вытащить из воды!

Через несколько минут голова чудовища показалась над поверхностью воды. Еще одно большое усилие, и акула была во власти рыбаков. Но в ту же минуту они услышали какой-то глухой, скрипучий звук, точно тупая пила резала по дереву, и вдруг акула рванулась, выскочила обратно в море и ушла. Она проглотила топор вместе с деревянной рукояткой.

Глава 133

ПРЕСНАЯ ВОДА В ОКЕАНЕ

Зигрист не мог удержать страшного проклятия. Он дрожал всем телом, смотрел в глубину моря, куда ушла акула.

— Противное животное, — ворчал он со злостью, — оно ушло с нашим топором в глотке; конечно, оно не может жить и погибнет, но мы не воспользуемся его мясом.

Остальные были также очень грустны и подавлены оборотом, который приняла их рыбная ловля. Но делать нечего — акула была для них потеряна. Тяжелое настроение воцарилось на плоту. Все, пожалуй, были еще более угнетены и печальны, чем раньше. Особенно тревожило Лейхтвейса и его друзей состояние Лоры. Она была так слаба, что не могла приподнять головы. Лейхтвейс сидел постоянно подле жены, смачивая время от времени ее губы дождевой водой, хранившейся в бочке после благодатного дождя.

— О, мой Гейнц, — шептала она, слабо пожимая руку мужа, — ты еще берешь на себя труд ухаживать за мной, когда должен бы подумать о себе самом и о том, как бы облегчить свои собственные страдания.

— Не говори этого, моя дорогая, — мрачно прервал ее разбойник. — Ты очень хорошо знаешь, что твоя смерть будет и моей смертью; я не переживу тебя.

— Гейнц, — шептала Лора, немного приподнявшись, — скажи мне совершенно искренно и откровенно, не думаешь ли ты, что Господь посылает нам эти страдания за все наши дела? Что он хочет заставить нас искупить наши грехи?

— На нас нет грехов, моя любимая, — возразил Лейхтвейс. — Может быть, в глазах людей наши дела и были грешны, но перед Господом мы чисты. Общественные порядки, против которых мы боролись, установлены людьми, слепыми людьми, блуждающими в темноте. Бог не создавал человеческих законов. Он создал только законы природы. Разве не естественно, чтобы угнетенные восставали против своих притеснителей? Поверь мне, голубушка Лора, если бы Господь, Творец мира, не предался бы отдыху на седьмой день, а употребил бы его на создание законов, то законы эти были бы совсем иные, чем те, которым нас подчиняют теперь.

— Верю тебе, верю, мой дорогой Гейнц, — проговорила Лора слабым, но душевным голосом. — Я знаю, ты всегда прав, всегда… Теперь я умру успокоенная, потому что надеюсь на прощение Верховного Судьи.

Лейхтвейс встал и подошел к товарищам, собравшимся на совещание, хотя оно было довольно бесполезно, потому что им было совершенно неизвестно, в какой части океана они находились и чем будут утолять мучительный голод. Пресной водой они пользовались так экономно, что несколько литров ее еще оставалось в бочке. И в следующие дни ее нужно было употреблять крайне скупо, и потому и без того уже скудная ежедневная порция была сокращена до одного стакана.

На следующий день произошел случай, который несколько ободрил наших пловцов. Вдали небо потемнело, и они уже приняли это за тучу, которая принесет им благодатный дождь. Но небо послало им нечто лучше воды, то есть то, в чем они в настоящую минуту больше всего нуждались.

— Тысяча чертей! — закричал Матиас Лоренсен. — Это не облако, а большая стая птиц, перелетных птиц, направляющихся из жарких стран на северную родину.

— Ах, если бы нам попали в руки эти птицы, — со вздохом проговорил Барберино, — какое это было бы отличное жаркое.

— Ну, еще нельзя сказать, — заговорил Зигрист, пристально наблюдавший полет птиц, — чтоб это желание было неисполнимо. Смотрите, смотрите… птицы, по-видимому, устали и некоторые начинают падать. Они, кажется, увидели наш плот и, вероятно, сядут — как это с ними часто бывает — на его мачту и перила. Они захотят отдохнуть, чтобы с новыми силами продолжать путь.

— Ах, если бы это сбылось, — вздыхала Елизавета, — как хорошо было бы теперь полакомиться таким жарким.

Зигрист был прав. Большая стая разделилась, и часть ее направилась к плоту.

— Тише, держитесь смирно, — приказал Лейхтвейс, — не испугайте их. Надо приготовить шляпы, чтобы накрыть ими птиц и таким образом поймать их.

По знаку разбойника все легли на пол и лежали неподвижно, чтобы не напугать птиц.

Несколько минут спустя вся мачта и перила были сплошь покрыты маленькими пернатыми. Это были ласточки и жаворонки, может быть, даже из немецких стран, вероятно, задержавшиеся в жарких краях и теперь возвращающиеся на родину. Жаворонки… Какой лакомый кусочек для гастронома и как ему будут рады несчастные изголодавшиеся пловцы! Волнение на плоту было ужасное. Люди боялись дышать, чтобы не спугнуть маленьких желанных гостей.

К несчастью, певчие птички, так оживляющие своим пением наши леса и уничтожающие массу вредных насекомых, отличаются очень вкусным мясом и, в свою очередь, их уничтожают миллионами, преимущественно в Италии, для удовлетворения избалованного вкуса человека. Большое количество их погибает также во время перелетов.

Лора и Лейхтвейс при других обстоятельствах не согласились бы убить милых певцов. На родине эти птички были добрыми товарищами для разбойника и всего его общества. Они оживляли уединенный Нероберг и своим пением доставляли столько удовольствия и утешения разбойникам. Но нужда не свой брат, и голод не тетка. Сначала поднялся осторожно Лейхтвейс, не производя ни малейшего шороха и держа наготове широкополую шляпу. По его знаку то же сделали и другие. Птицы, сидевшие теперь не только на перилах, но покрывавшие сплошь весь плот, были так утомлены и слабы, что не были в силах шевельнуться даже при виде врага. По знаку Лейхтвейса началась охота. Разбойники убивали шляпами и канатом бедных маленьких птиц, и хотя множество их улетело, но все же охота дала богатые результаты. Оказалось убитыми восемьдесят жаворонков и ласточек.