До встречи в феврале - Эллисон Майклс

– Правда. Всё это правда, Эмма. Я не хочу никого, кроме тебя.

И она поверила в мою ложь. Её пальцы задрожали, когда она нашла подол моей кофты и стала медленно приподнимать. Мы уже касались друг друга раньше, но эти прикосновения стали чем-то новым, ещё неизведанным, как вкус мороженого, которое ещё не пробовал. Кофта полетела на пол, а следом и её кардиган. Мы смотрели друг другу в глаза, пока освобождали наши сердца от лишнего.

Ветер ударил в окно, пытаясь подсмотреть за нами, но я не жадный, пусть смотрит. Как я целую женщину, которую люблю. Как раздеваю её и уношу наверх. В свою спальню, которую ещё не делил ни с одной женщиной.

Порой что-то неправильное приводит к тому, что правильно. И в ту секунду правильными стали наши тела, так идеально совпавшие друг с другом в ворохе простыней.

Эмма

– Ты правда никогда не приводил сюда ни одну из своих подружек? – Удивилась я, устроившись со всеми удобствами на крепкой груди Джейсона.

Несколько часов мы не могли насытиться друг другом, и даже сейчас он поглаживал моё голое плечо, словно боялся, вдруг я исчезну, если он перестанет меня касаться. Словно я соскользну по его влажной от пота груди, испепелюсь рядом с его нагретым бедром.

После того, как мы упали без чувств в третий раз, долго смеялись и спорили, кому идти включать свет. Тьма сгустилась вокруг дома плотной завесой, и было страшно выглянуть в окно, вдруг слой снега подобрался уже до подоконника второго этажа. Но в итоге мы сошлись на компромиссе и включили ночник. И теперь прислушивались к снежной буре снаружи, осчастливленные той буре, что случилась внутри.

В первый раз за вечер сердце Джейсона забилось в диапазонах нормального пульса, а не выскакивало из груди и отдавало боем в каждом клочке тела. Я лежала на его груди и словно врач статоскопом слушала этот стук и подсчитывала удары.

Джейсон во многом успел признаться словами, пока мы прерывались от признаний делом. О своих желудочных спазмах, что одолевали его каждый раз, как он думал обо мне. О ревностных приступах, что терзали его каждый раз, как он слышал имя Уилла. О том, как он думал, что потерял меня, когда я начала отношения, и как всячески пытался забыться в отношениях с Сид. И даже о том, как позвонил Уиллу в рождественский вечер, чтобы оставить подсказки, как сделать меня счастливой вопреки тому, чтобы сам он оставался несчастен.

Другая могла бы разозлиться за ложь и ту аферу, что они с Уиллом провернули за моей спиной. Но разве его поступок – не символ настоящих чувств? Джейсон не хотел вмешиваться, встревать между нами, портить то, что могло подарить мне надежду на счастливое будущее, пусть и не с ним. Никто ещё не делал ничего подобного для меня.

Но его признание в том, что в этой спальне с коллекцией автомобильных моделей, семейной фотографией и всем, что складывается в самого Джейсона, не бывала ни одна из его многочисленных пассий, сразила меня наповал.

– А чему ты так удивляешься? – Усмехнулся он, не переставая ласкать плечо.

– Сложно поверить, что ты не показывал эту комнату ни одной другой.

– Спальня – это ведь личное. Важный шаг. Как познакомить девушку с родителями или признаться, что тебя чуть не убил отряд канареек.

– Значит, в каком-то смысле, я у тебя первая. – Игриво подтолкнула я его в бок.

Он пальцем приподнял мой подбородок и заглянул в самую глубь меня, где уже побывал трижды за последние пару часов. Смешливость прошла, и он стал как никогда серьёзен.

– Ты во всех смыслах у меня первая, Эмма. Чёрт, впервые влюбиться в тридцать лет!

– Это не так страшно, как успеть разочароваться в любви ещё до тридцати.

– Я тебя не разочарую. – Пообещал он.

– Очень на это надеюсь. – После долгого нежнейшего поцелуя, я снова засмеялась: – Эй, значит вы занимались этим в моей спальне? На кровати, где я теперь сплю? Фу. Страшно представить, сколько девушек там побывало.

– Не так и много. За кого ты меня принимаешь? Местного маньяка?

– Ну уж как минимум.

– У меня были женщины, но не столько, чтобы закончились числа. Я никогда не стремился уложить каждую, кого видел на своём пути.

– Очень рада это слышать. И кстати, я придумала новую игру.

– Мне кажется, мы уже сыграли в неё три раза. – За приторную улыбочку и сальность Джейсон схлопотал пинок под одеялом. – Ладно, ладно, что за игра?

– «Я никогда не…». Каждый из нас по очереди будет делиться секретом о том, чего он никогда не делал.

– Это просто, я могу начать. Я никогда не играл в игру «Я никогда не»…

– Я серьёзно. – Ещё один шлепок.

– Хорошо, хорошо! Давай сыграем, только хватит меня колотить. А то я завтра проснусь весь синий, как папа Смурф от твоих побоев. Начинай, раз предложила.

Мне нравилось, что после случившегося между нами ничего не изменилось. Мы оставались теми Джейсоном и Эммой, которые шутили друг над другом, могли болтать обо всём, не прятаться за масками. А возможность обнимать, целовать и раздевать друг друга – приятный бонус. Самый приятный.

– Я никогда не возвращалась домой в Миннесоту. Там похоронены мои родители, но за десять лет я ни разу не навещала их могилы. И от этого меня раздирает на части стыд. Будто я бросила их там. Забыла.

– Почему же ты не съездишь туда?

– Боюсь. Ещё один идиотский страх, вроде страха Рождества или украшения ёлки. Мне страшно, что, увидев их имена на памятниках, я упаду прямо там и уже не встану. В старом доме я забыла альбом с семейными фотографиями. То малое, что осталось у меня от родителей, но даже это не может заставить меня вернуться.

– Мы можем съездить как-нибудь вместе. – Вдруг предложил Джейсон, прижимая к себе ещё крепче. – Я бы хотел познакомиться с твоими родителями. А если ты упадёшь, то я помогу тебе подняться.

– Ты правда пойдёшь на это?

– Ради тебя.

Приливы нежности и любви нахлынули на все органы чувств и поглотили штормом.

– Спасибо. Это очень важно для меня. Может, однажды я решусь. Ладно, что-то мы начали о грустном. Твоя очередь.

– Хорошо. Дай подумать… Я никогда никого не любил.

– Это ты уже говорил, так что не считается.

Джейсон издал что-то вроде взбешённого рыка, но сам смеялся.

– Я никогда не трогал таких мягких и