Собрание сочинений в шести томах. т 1 - Юз Алешковский

У вас, кстати, не пробудился интерес к собственному будущему? Мне ведь оно известно до мельчайших деталей. Позвольте мне секунду подумать, что для вас тягостней и мучительней: известность или неизвестность. Вы, не задумываясь, уверяете, что страшнее неизвестность. Логично. Но мы пойдем другим путем. Вдруг известное ужаснет вас посильней, чем ужасают предчувствия? Рябов!… Врачиху давай сюда. Пусть она подготовит гражданина Гурова к приему информации. Я не рискую это сделать без легкого наркоза…

Вот что будет с вами через пару дней после того, как я доскажу свою мерзкую повесть, а вы расколетесь в зверском убийстве Коллективы Львовны Скотниковой… Расколетесь. Никуда не денетесь… Дайте пульс. Быстро! Пульс у вас, как у космонавта перед перегрузками… Вот что будет с вами через пару дней. Фамильные драгоценности я прикажу возвратить их законным владельцам и наследникам, где бы они ни находились. Нам – графьям – это под силу. Весь антиквариат и картины будут вывезены, распроданы, а вырученные деньги под удобным предлогом я вручу людям, отсидевшим по вашей милости по десять и более лет. Многие еще живы. Список всех заложенных вами – в моей папочке.

Освежить желаете в памяти ряд фамилий?… Обойдетесь? Хорошо. Трофим и Трильби будут переданы в цирк. Я знаю одну милую и нежестокую дрессировщицу… Электру, жену вашу, я поставлю… все-таки психотерапия – хорошая штука: пульс ваш в порядке… я поставлю вашу жену в известность о том, что вы убийца ее матери и, конечно, любовник. Интересно? Встать с коленей! Не умоляйте меня, подонок! Не стучите зубами! Встать! Все будет так, как я говорю! На носу себе зарубите это! И это еще не все.

Дочь ваша будет дезавуирована, а сын ее от первого брака, внук ваш Федя, о существовании которого вы ни разу не заикнулись, и, следовательно, у меня есть все основания полагать, что нет для вас существа на свете любимей и дороже, внук ваш Федя, славный, если справки не врут, молодой человек, узнает и о вас, и о матери все до конца. До конца и со всеми подробностями! Дошло до вас это?…

Вот – моя казнь! И все вы взглянете в глаза друг другу. Долго будете смотреть, и не будет вам «неотложки». И не молите меня, падаль, о смерти и о самых страшных пытках взамен на милость оставить в неведении жену и внука. В милости вам отказано! Потом они уйдут, дав подписку о неразглашении, и я пристрелю вас, как собаку. Сначала – в пах, потом – в живот, потом – в лоб. Виллу придется сжечь. Перед поджогом пули будут из вас вынуты. Пожарники – люди дотошные. Часть бумажных денег я тоже уничтожу. Остальные раздам своим волкодавам. Вот и все. Но произойдет это не раньше, чем я доскажу свою мерзкую повесть. Конец ее вам известен.

Я, как неудавшийся беллетрист, позволил себе пофиглярничать с композицией… Повторяю: не бухайтесь в ноги. Не про-хан-же!… Не для того я мудохался четыре десятка лет в тюрьме своей жизни. Одним словом, пощады не ждите… Вста-ать!

Очухайтесь. Посмотрите репортаж о совместном отчете представителей творческих Союзов писателей, художников, композиторов и киношников перед заказчиками и работодателями – членами политбюро, генералитетом и несколькими тупыми представителями преступно оглупляемого десятки лет народа. Мне зрелище сие особенно интересно… Я насчитал уже двадцать три знакомых рыла. Их произведения вы читали, слушали и смотрели. Вот еще трое!… Еще! Взгляните на лица! Взгляните! Восковой пафос. Бронзовое внимание. Сглатывание торжественных слез. Лучащиеся из глаз клятвы верности. Взгляните на лица!

В моем московском сейфе лежат записи их застольных, прочих светских и интимных разговоров. Все эти люди и многие им подобные ненавидят, презирают, считают сошедшей с ума советскую власть, а ее хозяев – бескультурными и бездуховными ничтожествами, выхолостившими души при подъеме по крутой лестнице к нынешним постам. Все это они анализируют, приходят к мрачным выводам о порочности всех этажей системы, хватаются за головы, рассказывают анекдотические подробности, но пишут они, падлы, при всем своем знании жизни страны и народа, другое. И неизвестно, о чем думают, привычно лицедействуя в данный момент на отчетном сборище. Стыдно ли им блядской, жалкой двойной своей жизни? Чем и как они подпитывают силу, год за годом подавляющую совесть? А ведь деятели эти еще не дегенерировали, как зачитавший клятву верности партии от имени писателей Валентин Катаев, чей одинокий драный парус, давно обретший скотский покой, желтеет от мочи и дерьма над высокой трибуной.

Вот встать бы сейчас с вами, на пару, спиной к президиуму, лицом к полмиру, приникшему к экранам, и рассказать все ту же мерзкую повесть о двух злодеях, двух героях своего времени, повязанных друг с другом сознательной ненавистью к дьявольской идее, по-разному раскусивших ее, по-разному ее разрушающих и мстящих. Один мстит за искалеченную в самом естестве жизнь. Другой угробил жизнь, глуша обиду на мертвые, ложные идеалы детства и юности преступлениями, напрасным накопительством и развратом, опустошившим душу. Но кто из нас больший злодей – неизвестно… Неизвестно. Впрочем, попытка посчитать свою вину, по слабости души, относительной – пошлая попытка. Я виноват не больше и не меньше кого-то. Я виноват…

Смешная картинка… Смешная… Палач с убийцей на вечно праздничном экране…

Странная вещь: вас подготовили выслушивать в подробностях окончательный приговор, не подлежащий обжалованию, а вы – как огурчик. Ну поползали по полу, повыли, шлепанцы мои чуть не сжевали – и все! Причесались, высморкались. Да. Вы – как огурчик… Молодец. Держитесь. Палачам импонирует такая манера поведения… Или вы неспокойны на самом деле, близки к помешательству, но настраиваете психику на спасительный лад? Отвлекаетесь? Вы мне немного напоминаете часть человечества, которая живет так беззаботно, как будто нет у нее возможности взлететь в любую секунду на воздух, успев или не успев окинуть последним взглядом сонм ненужных вещей, ложных целей и идей, владевших умами и душами, и единственную истинную, простую цель – жизнь, неотвратимо брызнувшую из общего сердца человечества, к ужасу и вине его уже бессильного что-либо изменить угасающего Разума.

Ну и память у меня. Где моя папочка? Взгляните на кусочек из письма одного ученого, чуть не попавшего в психушку, общему собранию Академии наук СССР… Слово в слово я его процитировал… Ну что ж!… Отвлекайтесь, гражданин Гуров. А может быть, для таких типов, как вы, ощущение нереальности смерти бешено увеличивается как раз при ее стремительном приближении?… Так почему же, сука, вы не колетесь в убийстве приемной мамаши и сожительницы? Почему? Вы возмущаете меня! Хотите тайну унести с собой в могилу? Не про-хан-же!

52

Не знаю, почему вспомнил я сейчас о хранящемся у меня рассуждении Фрола Власыча Гусева, о феноменальном свойстве серого вещества человеческого мозга не чувствовать боли. В серое вещество можно вбивать гвозди, вливать дерьмо и серную кислоту, травить его можно «Солнцедаром», сивухой и гладить раскаленным утюгом. Вот Флор Власыч и тиснул у меня в кабинете любопытное рассуждение «о нечувствительном к боли сером веществе мозга как материальном субстрате человеческого Разума», увязав это поразительное свойство с одной из важнейших функций Разума – экспериментированием с Идеями – и с болевыми последствиями для человечества, животного и растительного миров такого беспардонного, по выражению Флора Власыча, экспериментирования.

Я как-нибудь зачитаю это рассуждение. Вернее, я прочитаю его вслух самому себе…

Вам как-то не понравилось, что я, пропустив момент начала сталинской охоты на Сатанинскую Силу, перешел сразу к вашему папеньке. Восполним пробел из-за немаловажности для нашего дела того момента…

– Пойдем, Рука, в подземное царство, – сказал мне однажды Сталин. – Пришла пора.

Ночью спустились мы по мраморным ступеням ко гробу вождя мирового пролетариата, и меня подташнивало от впитавшихся за день в мрамор стен испарений толп трупоидолопоклонников – взволнованных, праздных, любопытных, фанатичных и полоумных.

– Они там думают, что я сюда прихожу молиться, тогда как я спускаюсь сюда помолчать и подумать. Они там думают, что Сталин писает от радости, если его называют Лениным сегодня, тогда как Сталин, к сожалению, всего-навсего Джугашвили вчера, и от этого факта надо не писать, а плакать. Спасибо тебе, Ленин!… Большое спасибо! Ты завещал нам прогнать Сталина, как собаку, с поста генсека. Клянемся тебе вновь и вновь, что мы с честью не выполним и эту твою заповедь!

Когда Сталин в мертвой тишине, подняв указательный палец, говорил «они там думают», я чувствовал удушье, и мне казалось, что и Сталин, и я заживо похоронены в мраморном подвале и избраны нечистой силой охранять труп желтого человечка в кителе с нагрудными карманами, потерявшего последнюю примету отношения к жизни – способность по-человечески разложиться в сырой, замечательной, с такой любовью сотворенной Богом земле или стать хотя бы горсткой пепла. И охранять нам его мертвый сон непонятно сколько, может быть, бесконечно долго, пока Иван-царевич не даст знать о себе серебряным звоном лошадиных подковок по черным камешкам Красной площади, пока не сбежит он вниз по мраморной лесенке, не сбросит с гроба хрустальную крышку, пока не расшевелит мертвеца и не скажет ему, улыбаясь: «Вставай, дядька! Вставай да иди спать в постельку готовую, в теплую и пуховую!» И возьмет Иван-царевич желтого человечка на руки, как деток берут, заснувших в гостях от сладкого измора, и перенесет его на руках туда, где всем положено покоиться от века, и помолится на коленях, чтобы приняла Мать Сыра-Земля хоть что-нибудь, хоть клеточку одну, оставшуюся от человека несчастного, от раба Божьего – Ульянова Владимира.