Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22 (СИ) - Семенов Юлиан Семенович

– Сенечка у нас чаевник, рыбонька наша, чаевник, – ласково приговаривала Ольга Глебовна, целуя сына в макушку и выдергивая из-под него обмоченную простыню. – Налей-ка послаще, – велела она мужу.

– В чайнике кипяток. Не остыл еще.

– Водичкой разбавь.

– Кипяченой?

– Ну, вареной разбавь.

– Тяй… Тяй, – ныл Сенечка.

Сикорский с виноватой улыбкой развел руками.

– Такая вот, Николай Григорьевич, беда у нас.

– О чем это ты? – злобно зыркнула на него Ольга Глебовна.

– Беда, чай любит, – вывернулся Сикорский.

Он начал суетливо охлопывать себя по карманам.

– Тьфу ты! Я же ему гостинец купил!

Наконец отыскалась и была протянута сыну ярко раскрашенная глиняная свистулька. Тот взял ее коряво сведенными пальцами, всё с той же бездушной равномерностью продолжая мотаться из стороны в сторону, и выронил на пол. Сикорский нагнулся, но Свечников опередил его, поднял свистульку, поднес к губам, дунул в дымчатый хвостик. Она издала неожиданно нежный переливчатый звук, в котором послышался голос Казарозы.

Мальчик перестал качаться. Лицо его разгладилось.

– Птиса? – радостно сказал он.

Птичка, птичка свистнула. Баиньки велит. Достаточно было одного слова, чтобы увидеть, как в этом монструозном теле мерцает человечья душа.

Сенечку напоили, вытерли ему клеенку, сменили простынку. Ольга Глебовна принялась его укладывать. Свечников вернулся в гостиную, через минуту к нему вышел Сикорский.

– В Германии, – сказал он, – есть санаторий для таких детей. Там умеют их развивать, но это дорогое удовольствие.

– Потому вы и взялись за перевод Печенега-Гайдовского?

– Да, частная практика у меня небольшая, и платят в основном продуктами. А совзнаки – это всё же деньги, можно поменять на валюту. Хотя курс, конечно, грабительский.

Ясно стало, почему он так держится за должность председателя правления. Нейман прав: место хлебное. Сикорский распоряжался клубной кассой, и, возможно, дела с ней обстоят таким образом, что у него есть причины опасаться неизбежной при смене власти ревизии.

Выйдя из детской, Ольга Глебовна подошла к мужу.

– Забыла тебе сказать, вчера без тебя заходила эта ваша рыжая. Просила передать, что она подобрала то, что ты выбросил.

– Хорошо, – кивнул Сикорский. – Не мешай нам, пожалуйста. Мы заняты.

– Я хочу знать, что это было.

– Ерунда. Ничего интересного.

– Нет, я хочу знать! – потребовала Ольга Глебовна. – Что ты такое выбрасываешь, что другие подбирают?

– Ида Лазаревна неправильно поняла, я не выбросил, а потерял. Вернее, выбросил по рассеяности.

Ольга Глебовна повысила голос.

– Твоя рассеяность мне дорого обходится! Я, как дура, экономлю на всем, чтобы вы с Сенечкой ни в чем не нуждались, а ты всё готов пустить псу под хвост. Ты такой богатый, что можешь позволить себе расшвыриваться вещами? Всё, что у нас есть, нам нужно!

Сикорский с трудом выпроводил жену из комнаты, запер за ней дверь. Она несколько раз пнула ее с другой стороны, крича:

– Выбрось меня! Выбрось Сенечку! Ты только об этом и мечтаешь!

Свечников достал конфискованный у Иды Лазаревны пистолет и, покачивая его на ладони, спросил:

– Не это ли вы по рассеяности выбросили из окна Стефановского училища?

Глава 14

Пятно пустоты

1

Они с Надей зарегистрировались в сентябре 1921 года. Примерно тогда же вконец одряхлевшего Глобуса продали башкирам на мясо, редакционную бричку стал возить норовистый жебец, чье имя давно выветрилось из памяти.

Потом губерния стала областью, из курьера губернской газеты Вагин превратился в литсотрудника областной, а еще лет через десять редактор, к тому времени сменивший бричку на автомобиль, предложил ему написать разгромную статью о клубе «Эсперо», который хотя и растерял большую часть членов, но еще влачил жалкое существование. При этом сделан был прозрачный намек, что если задание выполнено будет успешно, если деятельность клуба за последние пятнадцать лет Вагин представит в должном свете, место завотделом ему обеспечено.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Эсперантистов он с юности недолюбливал, особенно после того, как Сенную улицу, на которой выросла Надя, переименовали в улицу Эсперанто. Что бы, казалось, не написать? А вот не смог. Отказаться не посмел, но тянул, медлил и дождался, что написал другой. Тогда-то и определилось его будущее: из литсотрудников перевели в отдел писем, оттуда – в газету речного пароходства «Большая Кама», позднее – в заводскую многотиражку. Надя иной раз поминала ему, из-за чего они с трудом дотягивают от аванса до получки.

Он всегда уповал на случай, но к старости стал замечать, как в его жизни всё отчетливее проступает некий замысел, прежде неразличимый. Хаос обретал форму, пустота – смысл. Случайные вроде бы поступки оказывались следствием других, вполне объяснимых, просто до времени он не видел этой связи. В мире царил строгий порядок, в нем его, Вагина, место не могло быть занято никем другим, так же как сам он не мог занять ничье чужое, например – место того человека, кто по приказу редактора написал нужную статью о клубе «Эсперо». Десятью годами раньше этот человек по собственной инициативе напечатал почти то же самое, но тогда схлопотал выговор по партийной линии, а теперь стал завотделом. Впрочем, завидовать ему не стоило. Он был арестован, когда улица Эсперанто, бывшая Сенная, получила имя Ворошилова и начали сажать всех связаных с эспер-движением, включая тех, кто с ним боролся и даже пострадал от него во времена его могущества. Теперь эти люди гордо носили на шее вырванные у поверженного дракона зубы, а о драконе следовало попросту забыть, как если бы его никогда не существовало.

Таков был вечный порядок жизни: жертвы становились героями, потом – убийцами других героев, потом – жертвами других убийц, которые считались героями, пока их жертвы не переходили в разряд мучеников, чтобы новые герои рождались из их праха и опять превращались в убийц. Счастлив был тот, кому удавалось выйти из этого круговорота.

Воспоминания нахлынули по дороге в Катину школу, в набитом трамвае, ползущем по дамбе через Егошихинский лог. Дамбу построили лет десять назад, она соединила город с поселком пушечного завода.

Из дому Вагин вышел вовремя, но на остановке скопилось много народу, трамваи шли редко. Ему удалось втиснуться лишь в третий по счету, поэтому опоздал минут на пятнадцать. Дверь школьного музея изнутри была заперта на швабру, продетую сквозь дверную ручку. Он деликатно постучал. Нарядная старшеклассница объяснила ему, что здесь проходит занятие лекторской группы, Майя Антоновна увела своих кружковцев куда-то на второй этаж.

Искать их там не хотелось, Вагин вышел на улицу, сел на ту самую скамейку, на которой постыдно сморило вчера под майским солнышком. Свечников должен был появиться часа через полтора, не больше.

С другой стороны крыльца, в центре крошечного садика, серела вросшая в землю чаша старого, еще довоенного фонтана с гипсовыми фигурками девочки и двух мальчиков в центре. Они стояли, сбившись в кружок, восторженно запрокинув головы, глядя туда, где в былые годы над ними скрещивались водяные струи, вкруговую бившие из железных пи-почек на фонтанном парапете, но давно иссякшие. Каждый поднимал вверх правую руку с обращенной к небу открытой ладонью. У девочки была отбита кисть, конец железного штыря торчал из запястья. Вагин еще помнил то время, когда все трое общими усилиями поднимали над собой земной шар, но теперь он исчез, и у детей с нелепо воздетыми руками был такой вид, будто они ловят мух.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Кроме курьерских за Вагиным числились другие, более почетные обязанности. После похорон пришлось адаптировать для крестьянских масс актуальную статью «Как бороться с безнавозьем», сочиненную каким-то агрономом, затем ждать, пока Надя перепишет ее на машинке, а после выправлять опечатки. К вечеру, как обычно, его отправили с гранками в губком, там прицепились к опубликованным под рубрикой «Из прошлого Прикамья» стихам самозваного принца Голкондского: