Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания - Павел Ефремов

Застолье по поводу моего отъезда очень напоминало элементарные проводы в армию. Сколько я наслушался хороших и добрых слов в свой адрес от абсолютно незнакомых людей — не передать. И хотя было понятно, что это лишь восточная вежливость, но все равно было довольно приятно, и я вскоре снова начал клевать носом благодаря быстрому чередованию тостов. Что самое интересное, Брыли, сохранившие для себя украинские национальные ценности в виде любви к салу, свинине и прочим антимусульманским продуктам, в большом количестве выставили все это на стол, и их правоверные соседи, с большим удовольствием поглощали сало с чесночком, под добротную «Столичную», с горячим лавашиком в довесок.

Утро прошло практически по сценарию первого дня, а вот когда я начал собираться, оказалось, что вещей у меня что-то многовато. К моей сумке сначала добавилась огромная сетка с гранатами, коробка с сигаретами и авоська с книгами. Потом со своей половины пришел Игорь и принес еще одну сумку. Как он сказал, для моей жены. В сумке лежал десяток дефицитнейших коробок шоколадных конфет, причем одинаковых не было, и все были московские, самых известных фабрик. Потом долго прощались и даже опрокинули с Брылем-старшим по стопке на посошок. А когда подъехал Игорь и мы начали все это перетаскивать в машину, ко всем прочим вещам мне на колени добавилась огромная корзинка со снедью в дорогу, которую принесла мама матроса, перекрестив меня на прощанье.

На улице к нашей машине сзади пристроились автомобиль Рамиса и еще одна «Волга» со вчерашними гостями. Ехали неторопливо, с восточной вальяжностью, а потому, когда наконец весь кортеж добрался до вокзала, до отправления состава оставалось уже пять минут и я уже начинал покусывать губу от предчувствия неминуемого опоздания. Благодаря Богу, а скорее, восточной неторопливости, с которой поезд трогался с родного вокзала, я все-таки успел. Но моя посадка в вагон была просто феерической. Сначала вся толпа провожающих высыпала из машин и, подхватив мои вещи, стремительным броском выдвинулась к вагону. Потом последовал сам ритуал прощания, с речами, объятиями и поцелуями. А потом начался внос вещей, во время которого Рамис, жизнерадостно беседуя с проводниками, удерживал стоп-кран вагона.

Моими соседями в купе оказались молодая пара, лейтенант с симпатичной блондинистой супругой, ехавшие в отпуск, и приятная женщина лет пятидесяти, наоборот, приезжавшая в гости к сыну, служившему в окрестностях Баку, в поселке Гюздек. По их рассказу, все выглядело примерно так. Поезд, слегка дернувшись, остановился, и буквально через минуту в купе влетел бандитского вида азербайджанец с коробкой в руках, молча положил ее на свободную нижнюю полку и так же молча вылетел в коридор. За ним проследовало еще пять человек, каждый молча укладывал поклажу на полку и так же молча исчезал. Потом поезд тронулся, и появился я. Женщина, которую звали Ирина Степановна, вообще сказала, что сначала они подумали, будто с ними едет какой-то бандит. В процессе укладывания горы моих вещей под полку обнаружилось, что ко всему прочему добавилась еще одна коробка, в которой было шесть бутылок коньяка. Две бутылки «Ширвана», которого я до этого даже и не видел, и четыре бутылки коньяка «Гянджа», который мне уже приходилось пробовать. Я успокоил попутчиков относительно моего статуса и в знак знакомства выставил на стол две бутылки коньяка и свежесорванные гранаты. В корзинке, которую собрала мне мама Брыля, обнаружилось такое количество снеди и сладостей, что я мог бы ехать до Мурманска, не утруждая себя мыслями о хлебе насущном. Само собой, и это все перекочевало на стол, и мы устроили прощание с Баку, в котором приняло участие все мое купе: и доброжелательная Ирина Степановна, и жена лейтенанта Света, и сам лейтенант Игорь, которому хотелось выговориться кому-нибудь.

Машины с моими провожающими, которые махали руками из окон, неслись вдоль путей, провожая поезд, пока дорога не повернула вбок. Баку остался позади. Мы сидели и смаковали коньяк, оказавшийся изумительного, не похожего на другие, пряноватого вкуса, и говорили. Дорога вообще располагает к разговорам. Света простодушно и мечтательно делилась планами по благоустройству их служебной квартирки в гарнизоне, Игорь в тамбуре, смоля сигарету за сигаретой, раздраженно рассказывал о том, что творится вокруг их части на самом деле, а мудрая Ирина Степановна постоянно жалела, что так и не смогла уговорить своего сына переводится в Подмосковье, хотя тому давно предлагали это сделать. Дорога в такой душевной компании пролетела быстро, и мы расстались на перроне в Москве с самыми теплыми чувствами.

Я погостил у мамы и вернулся в Гаджиево. Обрадовал семью дарами Востока, сдал пистолет и наручники, мирно пролежавшие все эти дни в шинели, и продолжил свою привычную службу, постепенно забывая о своем бакинском вояже.

Наверное, вся эта история — своеобразный симбиоз флотских «чудес» и жизненных коллизий, так и не вышла бы за рамки заурядного эпизода моей жизни. Но неожиданно для меня самого участники этих событий начали появляться на моем горизонте с завидной частотой. Сначала осенью 1993 года, когда наш законно избранный президент штурмовал наш же законно избранный парламент, я узнал на экране телевизора в одном из защитников Белого дома того самого человека, с которым меня свела судьба в «обезьяннике» Бакинского аэропорта. Был он в камуфляже, с погонами полковника и очень выделялся на фоне остальных разношерстных бойцов. Еще через несколько лет в одной из книг, посвященной этим событиям, я нашел его фотографию и узнал, что этот полковник, судя по всему, настоящий офицер, погиб там в эти дни, сражаясь, наверное, за все то, что считал самым важным в своей жизни.

Уволившись в запас, я стал работать в Москве, и офис моей компании располагался практически на Патриарших прудах, где в 1998 году я встретил Ирину Степановну, изрядно постаревшую, но все такую же улыбчивую и доброжелательную. Каюсь, но узнала она меня, а не я ее, и мне даже пришлось поднапрячь память, чтобы вспомнить те сутки в поезде. Она не зря переживала тогда за сына. Ее сын, майор Советской Армии, погиб от рук бойцов Национального фронта Азербайджана, отказавшись отдать личное оружие при нападении на их часть. С тех пор я иногда гулял с ней вокруг Патриарших, пока она в 2002 году не умерла от сердечного приступа.

В 2005 году, находясь на конференции в Турции, я заметил в отеле супружескую пару, которая показалась мне смутно знакомой. Это оказались те самые мои попутчики, Света и Игорь. Для них те годы тоже стали безрадостными. Свете вместо благоустройства семейного очага пришлось тушить свой подожженный дом, и она потеряла своего еще не рожденного ребенка. Игорь, получив контузию после взрыва складов боеприпасов в Гюздеке, был начисто комиссован из рядов Вооруженных сил и, естественно, оказался никому не нужен, кроме собственной семьи и жены. Слава богу, жизнь позволила им выпрямиться, не пропасть, не растерять свои чувства, завести детей, но все же при воспоминании о тех годах у Игоря непроизвольно кривились губы, и он начинал немного заикаться.

Матрос Брыль поздравил меня открыткой с Новым, 1991 годом и пропал. Но в 2006 году, проезжая по Горьковскому шоссе, я узнал в одном из придорожных шашлычников Рамиса. Он хоть и остался могучим и видным мужчиной, полностью поседел и как-то сник и больше не производил впечатления непомерно жизнелюбивой натуры. Он долго не мог, а может, и не хотел вспомнить ту пару дней в далеком 1990 году, но постепенно понемногу оттаял, расслабился, и я узнал от него судьбу семьи Брылей. Игорь, самый здравомыслящий из всех, уехал со своей семьей из Баку сразу же, как развалился Советский Союз. Уехал он в Россию, и думаю, не пропал. Отец моего матроса, потеряв работу, долго пытался устроиться хоть куда, но потом неожиданно сдал, и меньше чем через два года после описываемых событий умер в своем гранатовом саду. У него просто остановилось сердце. Самого Брыля попытались мобилизовать на войну в Карабах. Он, естественно, этого не хотел, и дал деру, прихватив с собой мать. Рамис сам помогал им покинуть Баку. Куда они уехали, неизвестно, но, судя по всему, к брату и навсегда. Больше Рамис о них ничего не слышал. Сам он уехал из Азербайджана под закат 90-х годов, устроился где-то в Подмосковье сначала простым мангальщиком, постепенно мало-помалу обустроился, открыл собственную придорожную харчевню, привез семью, и уже лет десять кормит дальнобойщиков и автолюбителей на подъезде к столице. Я иногда заглядываю к нему, он всегда рад, но в глазах его больше тоски, чем радости, хотя он и пытается всеми силами этого не показывать.

Я часто думаю о том, как бы сложилась моя жизнь и жизнь этих людей, живших в одной стране и внезапно оказавшихся в другой, враждебной и жестокой, если бы не развалилась наша былая могучая держава. К ней можно было относиться по-разному, для кого страна была тюрьмой народов, а для кого — единственной и нерушимой, но я почему-то уверен, что наши судьбы сложились бы совсем по-другому, и это вовсе не ностальгия, а простая констатация факта.