Мао Цзэдун - Александр Панцов

Наконец-то «упрямый хунанец» вернул себе утраченные в Нинду в октябре 1932 года позиции. Большая часть властных полномочий в армии вновь переходила в его руки. Но, взойдя на вершину, он должен был быть осмотрительным. Оставшиеся у подножия могли преисполниться ревности. Поняв это, Мао сделал удачный ход: через неделю после своего назначения посоветовал Ло Фу для руководства всеми армейскими делами образовать еще одну, военную, «тройку», в состав которой предложил включить наряду с собой Чжоу Эньлая (в качестве председателя) и Ван Цзясяна156. Конечно, несмотря на формальное лидерство Чжоу, Мао в этой группе получил решающий голос: именно он теперь, по существу, стал командовать войсками. Однако тщеславие Чжоу и Вана оказалось тоже удовлетворено. А ведь и тот и другой могли ему еще пригодиться.

Между тем поход продолжался. Постепенно вырисовывалась и его цель: соединение с войсками Чжан Готао. Все это время Мао был крайне возбужден и в начале марта 1935 года он излил свои чувства в новых стихах:

Западный ветер пронзительно резок.Дикие гуси кричат в пустоте,Голос к морозной луне обращая,Голос к морозной луне обращая.Цокот копыт раздается тревожный,Звуки трубы затихают вдали.

Пусть перевал этот труден и сложен,Мы все равно одолеем его.Да, одолеем его.Синие горы похожи на море,А заходящее солнце — на кровь157.

Его армия шла вперед ускоренным маршем, по 80—100 ли в день, но до конца пути было все еще далеко. Давно позади остался Цзуньи, полностью разоренный и обезлюдевший. Перед уходом Красной армии он, по словам очевидца, «производил тягостное впечатление». Некогда цветущий торговый центр лежал в руинах, «магазины и склады были пусты, виллы крупных помещиков и торговцев, в том числе летняя резиденция губернатора, заколочены досками, разрушены и разграблены. Со стен домов кое-где свисали обрывки… плакатов и лозунгов — последние следы советизации»158. Но Мао не думал о жителях бедного города. Главное заключалось в том, что его армия получила там отдых и запаслась провиантом.

Конечно, и солдаты, и командиры по-прежнему испытывали колоссальные трудности. Не хватало одежды и боеприпасов. Отто Браун вспоминает: «Шли чаще всего по ночам, так как днем при хорошей погоде гоминьдановские самолеты все время висели над нами, сбрасывали бомбы и обстреливали из пулеметов». При одном таком авиационном налете была тяжело ранена Цзычжэнь. Осколки из ее тела так и не удалось извлечь, и они сильно мучили ее. (Позже рентгеновское обследование покажет, что в теле Цзычжэнь застряло семнадцать осколков159.) Остаток пути она вынуждена была совершать на носилках.

«Авангардам, боковым охранениям и арьергардам приходилось отражать десятки нападений — то спереди, то сзади, то слева, то справа, то сразу со всех сторон, — пишет Браун. — Но тяжелее всего положение стало тогда, когда мы перебирались через скалистые горы на границе провинций Гуйчжоу и Юньнань. Мы пробирались по узким крутым тропинкам, через глубокие ущелья. Лошади падали и ломали ноги, выдерживали только мулы. По мере того как мы продвигались вглубь провинции Юньнань, становилось все хуже с продовольствием. Население здесь само жило впроголодь. Красноармейцы с жадностью набрасывались на мясо павших лошадей. Но и в долинах было мало риса и овощей… Можно было представить себе, как выглядели тогда наши части. Изо дня в день росли потери не столько за счет убитых и раненых, сколько за счет больных и истощенных. Полки и дивизии таяли на глазах»160. Из 86 тысяч человек, начавших поход в Центральном районе, до Сычуани добрались чуть более 20 тысяч.

Но оставшиеся все шли и шли. В начале мая они пересекли бурную и широкую (в 200 метров) реку Цзиньшацзян (так в этих местах называют Янцзы). А через месяц, пройдя вдоль границы с Сиканом (Тибетом), переправились через еще один мощный горный поток — реку Дадухэ. Эта переправа была особенно трудной. Южный и северный берега зажатой средь гор бурлящей реки соединял узкий висящий на железных цепях мост, построенный еще в начале XVIII века. К моменту подхода войск КПК оборонявшие его солдаты противника наполовину разобрали его дощатый настил, а когда началась переправа, гоминьдановская авиация стала его нещадно бомбить. И все же бойцам Красной армии удалось перебраться на другой берег.

После этого их путь пролегал по безлюдному высокогорью в полном бездорожье. Красноармейцы были обуты в легкие тапочки или соломенные сандалии, а с каждым днем становилось холоднее и холоднее. Армия все дальше забиралась в горы, только перевалив через которые можно было выйти на плоскогорье северо-западной Сычуани. «Пришлось преодолеть ревущие потоки, дремучие леса, предательские болота, горные перевалы на высоте 4–5 тысяч метров, — вспоминает Браун. — И хотя уже начиналось лето, ртутный столбик термометра показывал всего лишь плюс 10 градусов по Цельсию, а ночью опускался до нуля… Росло число убитых, замерзших, умерших от истощения. Все мы невероятно обовшивели. Но хуже всего было то, что началась дизентерия и обнаружились первые случаи тифа»161.

Наконец в середине июня части Центральной Красной армии подошли к еще одному узкому цепному мосту с деревянным настилом, перекинутому через небольшую горную речушку Фожихэ в уезде Маогун в западной Сычуани. Здесь состоялась их долгожданная встреча с вышедшими навстречу авангардными войсками Чжан Готао. Сам Чжан со всем своим штабом находился в соседнем уезде Маосянь, в двух днях пути. Получив известие, он поспешил навстречу. 25 июня два старых знакомых, Мао и Чжан, смогли заключить наконец друг друга в объятия. Это произошло в 140 ли к северу от Маогуна, в старинном ламаистском храме Лянхэкоу. Вот как описывает эту встречу Чжан Готао: «Как только я увидел их [Мао и других членов Политбюро], я спрыгнул с коня и бросился к ним, чтобы обнять их и пожать им руки. Нельзя описать словами нашу радость по поводу соединения после стольких лет несчастий. Мао Цзэдун взошел на трибуну, сооруженную заранее, и произнес приветственную речь, обращаясь ко мне. Я выступил в ответ, отдав должное ЦК КПК и выразив солидарность с армией 1-го фронта, которая прошла через многочисленные испытания». В тот же день вечером состоялся обед. Никто не говорил ни о Великом походе, ни о совещании в Цзуньи, ни о приключениях армии 4-го фронта. «Мао Цзэдун, хунанец, обожавший острый красный перец, завел веселый разговор о том, что только тот, кто ест красный перец, является настоящим революционером. С ним спорил Цинь Бансянь [Бо Гу], уроженец провинции Цзянсу, который не ел перца. Этот шутливый разговор способствовал созданию непринужденной атмосферы»162. Казалось, Великий поход завершился. Но главные испытания ждали участников застолья впереди.