Скрябин - Федякин Сергей Романович

Часто у нас возникали после обеда бурные разговоры о разводе. Татьяна Федоровна теперь совершенно изменила свое отношение к этому вопросу, теперь она находила, что развод необходим, что ее родители очень тяжело переживают ее ненормальное положение, особенно в связи с предстоящим рождением ребенка. Это было, конечно, совершенно понятно. Вся обычная сдержанность и самообладание Татьяны Федоровны пропали, я положительно не узнавала ее. Она говорила повышенным голосом, вскакивала, металась по комнате в каком-то неистовом состоянии, нападала на Александра Николаевича и требовала от него немедленных и энергичных мер. Мне было очень жаль Скрябина, который, видимо, очень страдал и огорчался состоянием Татьяны Федоровны, страшно старался ее успокоить. Ко мне также Татьяна Федоровна обращалась очень настоятельно и уверяла, что если я буду настаивать, то Вера меня послушает и даст свое согласие. После этих разговоров мы с Александром Николаевичем обычно ехали куда-нибудь довольно далеко кататься. Дорога шла по берегу нежно-голубого моря, среди садов с чудесными цветами и пальмами. Я все время восхищалась, и мне хотелось обратить внимание Александра Николаевича на всю эту красоту, а он, как всегда, рассеянно говорил: «Да, да!» — и тут же начинал развивать свою какую-нибудь совершенно отвлеченную мысль. Он не любил природу саму по себе, как и литературу, он не жил этими впечатлениями, так он был целиком захвачен космическими темами.

Во время нашей прогулки после бурной сцены Александр Николаевич говорил мне: «Ведь Вы понимаете, что мне лично развода не нужно, но Вы видите, как Татьяна Федоровна болезненно относится к этому, и потому я решил писать Вере и просить ее дать развод». В другой раз, когда мы гуляли, то Александру Николаевичу хотелось немного рассеяться и он просто начинал весело болтать и смеяться. В другой раз, так же весело болтая, он вспоминал Марусю Б., свои встречи с ней с очень жизнерадостным чувством, которое было ему свойственно и в данное время особенно нужно. Даже когда он меня провожал, на вокзале в момент отхода поезда, я стояла у окна в вагоне, а он вышел из вагона и стоял перед этим окном, он опять с веселой улыбкой вспомнил о Марусе Б. И говорил, как ему хотелось бы увидеть ее, рассеяться и немного забыться. Слушая все, что он говорил, я очень его жалела и думала о том, какую трудную задачу судьба послала ему, такому тонкому, впечатлительному и в то же время хрупкому человеку. С одной стороны, такая задача, как создание Мистерии, требовавшая напряжения всех духовных сил, с другой — две семьи, которые терзали его доброе и мягкое сердце, и ко всему этому такое трудное материальное положение. Очень было страшно за него! Я уехала очень встревоженная.

6

Вернувшись в Москву, я много говорила с Верой о разводе. Вера не хотела соглашаться на развод, так как все еще надеялась, что Александр Николаевич разочаруется в Татьяне Федоровне и вернется к своей семье. Ее поддержал в этой надежде приезд и пребывание в Везна Александра Николаевича и те письма, которые он ей писал, полные сочувствия и жалости к ней. Это, конечно, очень понятно, да и слишком еще свежи были все впечатления и живы были пережитые ею страдания. Ведь не прошло еще года, как уехал-Александр Николаевич и всего несколько месяцев со смерти дочери! Трудно было думать, что она может решиться теперь порвать последние нити, связывающие ее с Александром Николаевичем. В душе я очень была огорчена, что она принимала такое решение, хотя я и понимала, что это немного преждевременно требовать от нее другого. Я знала только, что это очень омрачит жизнь Скрябина, так как Татьяна Федоровна стала очень нервно и нетерпимо относиться к вопросу о разводе. Вскоре я получила письмо из Женевы, куда переехал из Боглиаско Александр Николаевич, в котором он писал мне: «Только что получил письмо от Веры, в котором она отказывает в разводе. Будьте такая милая, подействуйте на нее. Ваш совет будет иметь для нее громадное значение». В этих последних словах заключался зародыш всех дальнейших недоразумений, которые впоследствии возникли между нами. Я никогда не могла убедить ни Александра Николаевича, ни Татьяны Федоровны в том, что в принятии такого важного жизненного решения, как развод, не могли иметь никакого значения те или другие советы. Хотя наши отношения с Верой были всегда очень сердечны, но я никогда не стояла так близко к ее жизни, чтобы иметь возможность оказать влияние на столь важное решение. Решиться на развод могла только сама Вера, и оказать влияние на ее решение могли близко стоящие к ее жизни люди, как, например, ее отец, который в это время часто жил у нее и поддерживал ее морально и материально. Отец Веры был человек старинный с очень твердым и настойчивым характером, очень крепкий в своих убеждениях. Он, конечно, был против развода, так как боялся, что Вера и ее дети пострадают от него. Александр Николаевич, как человек свободно мыслящий, не мог этого понять и считал такие взгляды предрассудками. Татьяна Федоровна писала мне также из Женевы письма, где главным образом говорила о разводе, также считая, что я могу иметь какое-то влияние на решение Веры.

В своем письме она между прочим писала: «Мое счастье мне досталось недаром. Моя жизнь в Париже была сплошной раной, об Италии лучше не говорить!» В одном из ее писем ко мне была приписка Скрябина: «Ура, Роеmе orgiaque кончена» от 5 декабря 1905 года. Меня эти слова очень поразили! О какой ране она говорит, когда, только что соединив свою жизнь с любимым человеком, она должна была лично испытывать огромное счастье. Впоследствии из их рассказов об их жизни в то время в Париже и в Италии я поняла, что страдания эти ей причиняло ее неопределенное положение и связанные с этим уколы ее самолюбию. Например, Александра Николаевича очень раздражало, как он мне писал из Женевы, что местные музыканты ему не отдали визита после того, что очень любезно его приняли. Ему казалось, что они узнали, что они с Татьяной Федоровной не женаты, что по швейцарским нравам считалось предосудительным. Это их отношение будто бы могло помешать успеху концерта, который бы он намеревался дать в Женеве. Он мне писал по этому поводу: «Если бы не фальшивое семейное положение, благодаря Вере Ивановне, то я давно бы выбрался на дорогу. Конечно, в конце концов, все равно сделаю все, что задумал, никакие дрязги или мелкие неприятности не помешают мне осуществить мой замысел!» Из этого видно, в какое нервное состояние был приведен Александр Николаевич, так как, будучи в спокойном состоянии, он никогда не обратил бы на это никакого внимания, так как считал всегда эти условности жизни предрассудками. Из приведенного отрывка письма видно, что Александр Николаевич стал раздражаться на Веру. Я писала ему о концертах из его произведений, которые давала Вера, он страшно раздражался и за это на нее. Он стал очень раздражаться и на меня, обвинял меня в недостаточно энергичном воздействии на Веру. «Если бы те, которые считают себя моими друзьями, позаботились об удалении с моего пути ненужных препятствий!» — писал он мне, подразумевая, конечно, развод.

В Женеве жизнь Александра Николаевича очень осложнилась разрывом с издательством Беляева, что лишило его половины его дохода. Материальное положение его стало очень трудным. Приходилось искать издателя, думать о концертах, для чего тратить много времени на пианизм и отрываться от большого сочинения. Александр Николаевич был погружен в очень тяжелое настроение. Кроме того, его тяготило также его одиночество, когда по натуре ему было страшно нужно живое общение, обмен мыслей. Он чувствовал себя отшельником. Он писал мне: «До свиданья, дорогой мой друг, еще раз прошу Вас не оставлять меня без известий! Если бы Вы знали, какое удовольствие доставляют мне Ваши письма! От 3-х часов я начинаю прислушиваться, не ковыляет ли наша старая постина (по-итальянски почтальонша), но до сих пор, к величайшему огорчению, напрасно! Бедные мы отшельники! Бегу на почту, пока не разразился еще раз ливень!» В это время Александр Николаевич жил действительно очень уединенно и скучал, если долго не имел известий с родины, от друзей.