Небо в алмазах (СИ) - Younger Alexandrine

— Здравствуйте, блять, приехали… — Пчёла полагал, что он искренне старался разбавить тишину Софы своим участием, — а чем тебе здесь заниматься одной? Батьку харчи варить? Сплюнь, ваша помощница по дому ещё в бодрых летах…

— Спасибо, конечно, но я бы сама смекнула, что мне делать, — Софа не терпела всякого всевластия над собой, — а стрелять глазками на переговорах, знаешь ли, много ума не надо. Возьми с собой секретаршу смазливее…

— На какой хер они мне сдались? Говоришь, как будто решила, что по чём, и как будешь пинать баклуши…

— Я решила, что буду говорить то, что думаю, и, Витя, здесь тебе меня не переубедить…

— Не переубедить? — против собственной же воли Пчёла взрывался. Газовый баллон всё равно бы вздернулся, и если Софка хочет нажать на кнопку сейчас… Что ж, он не увиливает. — Еханный бабай, если так, о чем думаешь, то, милая, признавайся, какой недоумок тебя вениками обхаживает!

— Его имя тебе известно. Считай, что брат прислал сестре. В знак дружбы и любви! Вечной преданности…

— Вот только не стоит со мной играть в дурочку!

— А лучше бы сыграть…

— Софка!..

Сейчас или никогда?!..

Вопрос назрел в голове Голиковой стихийно, как цунами, и она не собиралась откладывать рой мыслей в долгий ящик. Время пришло. А, может, не у всех всё вечно? И просто так, за бытовым непониманием, скрывался главный разговор.

Как дальше?!..

Пчёла же понимал, что взрывная война неизбежна. Неизвестно, как будет грохотать, и сколько будет саднить, как бывалая ножевая. Такое не вырубают с корнем, как бы не увиливал Пчёлкин от громких слов про любовь, но, видимо, Софа решила сама расстрелять всё то, во что когда-то верила.

Со дня кончины матери ей будто безразлично, что он всё ещё остаётся рядом. Что Пчёла в лепёшку готов был хлопнуться, только бы Голикова не совершила с собой глупостей, увидев смерть в первозданном обличии. Но человеческие потемки устроены странно. Софка помнила слишком многое, и эти мысли застилали в ней иные чувства. Ведь Витя сам признавался ей в своих проступках. Ничего не забыто. И не может быть третьего лишнего там, где скованы одной цепью двое. Элементарно.

— Софка, Софка! Опять та же песня! Она меня не успокаивает, Пчёлкин! Совсем…

— Что я делать должен? Кривляться, как еблан, чтобы всё было, как у людей? Просто так всяких придурков тебе спускать? Поясни!

— Я же спускаю, — Софа цедит слова равнодушно, зная, что время для сожалений ими упущено. А она не вздохнет по-новому, если скажет то, что так давно терзает. Может, она и повторяется, но пора… — Спускаю, как затраханная овца! Блядей твоих и прочих шкурок…

— Чего ты мелешь?

— Что слышал…

Надоело! Двойственность не может быть песней нового дня. Просвета не обнаружишь, как не хочется найти его зачатки, а болеть всё равно будет долго. Какая разница? Софе осточертели слухи, доносившиеся из достопамятной «Метелицы». Такие, как Пчёла не меняются в предпочтениях. Они слишком поздно начали писать свою историю, и листы тетрадки начали осыпаться, стоило подуть первым встречным ветрам.

И Голиковой было тягостно думать, что жена Александра Белова поселилась в сердце её Вити полноправной хозяйкой. Невыносимо! Она не сжигала себя ненавистью, как собственная мать, но и сил терпеть больше не находилось. Третий лишний должен уйти. Простая истина. Она любит, но ничего не может изменить. И кому это нужно?..

— Ах ты ж!..

Пчёлкин нашёл короткую дорогу до обрыва. Он оглушительно громко хлопает по деревянной поверхности стола, разнося по квартире звон посуды, но Софа не боится его гнева. Потому что устала быть обманутой. Может быть, очень скоро ей будет нестерпимо больно, но она сделала свой выбор.

— Не шуми, — Софа помнит, что отец возвращается домой за полночь, но мысль о нём спасает и греет, — это дом моего папы! И не надо превращать его в щепки…

— Я понял, что мне тут не рады, — может, когда на смену грядущему алкогольному дурману Пчёла поймет, что золотая карусель заржавела, но до этого нужно дожить, выбрасывая дешевые маски, — счастливо оставаться! Раз так…

— Уходя — уходи!

И сказать больше нечего. Софа неоднократно рисовала в сознании, как увидит силуэт Вити, убегающий от неё в неизвестность, но нарыв вскрылся проще, чем описывали в медицинских книжках. Голиковой уже не понять, кто из них сделал решающий выбор, поджигая тленные остатки того, что когда-то грело ласковым солнцем. Но Пчёла хлопает железной дверью, как будто пытается раздавить кровоточащее сердце Софы. Навсегда, насовсем!..

Когда-нибудь они поймут, что всё могло быть иначе. Но это была бы не их история первой любви.

Любви, разрушенной отзвуком скрипки…

***

За последнюю неделю Космос успел привыкнуть, что ночи стали бессонными во всех смыслах этого слова. Нет, не из-за поцелуев под луной, как можно было предположить, глядя на их совместную с Лизой жизнь, а из-за того, что эта неугомонная банально не могла найти позу для сна, постоянно мучаясь неудобствами, и, бегая в тайную комнату, будто по расписанию. Казалось, что до родов ещё есть время, и Лиза может провести его дома, но Космоса не отпускала мысль, что мелкий квартирант заставит побегать, когда всем покажется, что драгоценные часы на раскачку пока в наличии. Такая уж у них семейная традиция — появляться тогда, когда никто не ожидает подвоха. И Космосом, и Лизой доказано…

— Избушка на красивых ножках! Ау!

— Чего тебе, житель космических глубин?

— Повернись к мужу ребенком, а к окну задницей, блин!

— Всё равно не уснем! Тесно, пинается, на волю хочется…

— Так сложно, что ли, недели три посидеть? Курорт же!

— Сложно, и я устала от этого увлекательного аттракциона…

— Скажешь тоже, шутница!

— Успокойся, лягу спать, — заверяет Лиза Космоса, для приличия оглушительно зевая, — видишь! В отличие от тебя, большой дядя, мне завтра с утра всё равно спать…

— А кто меня проводит, ленивая жопа?

— Тутанхамон!

— Бля, только не эта охуевшая гадина! Я с ним не настолько в ладах…

— Отвали от кота! Он и так по струнке стал ходить. Боится, что кормить не будем…

— Ты не согласна с тем, что меня должны слушаться все в нашем террариуме?

— Твоей копии сейчас на это абсолютно наплевать, — роды не внушали Холмогоровой опасения. Ей, скорее, надоело состояние пернатого гнездования, ведь живот увеличивался размерах всё больше, а она была похожа на бесформенную матрёшку. — Господи, больше никогда в жизни не буду беременеть!

— А чё? — сонно предположил Космос, накрываясь одеялом. — Я бы через год ещё за кем-нибудь сходил!

— Вот сам и иди! Представь, сколько денег можно заработать!..

— Так, шуруй спать, нервы мне не мотай!

— Нервы тебе Санёк завтра с вашими азиатскими поставками помотает, а я разминаюсь, — Лиза продолжает измерять комнату неспешными шагами, думая, что пора учить колыбельные, которых она почти не знает. Может быть, здоровый сон снова вернётся к ним. — Кос, солнце, скажи, как там про мишку в песне было?

— Где твой медведь!

— Я не про Боярского, а из мультика про Умку.

— Нашла, что спросить! У меня с этими песнями, как и у тебя — прокол по фазе.

— Ага, большая медведица не в том цикле, и я тебе спать мешаю, — часы пробили полночь, но сон упорно не шёл к Холмогоровой. — Не обращай на меня внимания! Мне просто надо отвлечься, а колыбельные — хорошее дело.

— Обращал, обращаю и буду обращать!

— Обожаю ёмкость твоих формулировок, — Лиза всё-таки присаживается на кровать, а после осторожно опускает спину в ворох подушек и одеял, — и тебя люблю, Холмогоров! Спи, расслабься! Что я ещё должна чувствовать на сносях, если кто-то против моего сна?

— Погоди немного, алмазная! Чемоданчик готов, с больницей оговорено, а дальше — дело техники…

— По быстрой технике только кошки рожают, а я, похоже, сразу готового космонавта рожу!

— Главное, что моего…

У Космоса больше нет желания о чем-либо разговаривать. Он лишь обнимает заметно расслабившуюся Лизу, и, пройдясь с нежными прикосновениями губ по тонкой шее, склоняет темноволосую голову к тёплому женскому плечу. Лиза понимает, что до утра не поднимется с кровати, потому что ей слишком хорошо и уютно рядом с Космосом; мимолётные капризы отходят на второй план. Вот Холмогоров снова гладит огромный живот, из которого ему передают послание, ощутимо ударив ножкой, и ему… нравится это чувство. Никто не поверит Космосу, если узнает, что его внешние стремления, совсем не сочетаются с тем, что происходит, стоило зайти за порог дома. Ему всегда хотелось чего-то своего, и этим всем стала Лиза. Было бесполезно сопротивляться своим чувствам.