Тигана - Гай Гэвриел Кей

— У меня нет времени на подобные вещи. Может быть, сегодня вечером, в трапезной. Удивите меня. — На его лице внезапно сверкнула улыбка, но исчезла так же быстро, как появилась, он прошел мимо них быстрой раздраженной походкой и скрылся за дверью.

Ненадолго воцарилось молчание.

— Он добрый человек, — тихо произнес Данолеон, почти извиняющимся тоном.

— Он из Корте, — мрачно пробормотал Торре.

Верховный жрец покачал красивой головой.

— Он добрый человек, — повторил он. — Он злится, когда умирают его пациенты. — Он снова перевел взгляд на Алессана. Рука на жезле немного сдвинулась. Он открыл было рот, чтобы заговорить.

— Милорд, меня зовут Адриано д'Астибар, — твердо произнес Алессан. — Это Дэвин д'Азоли, его отца Гэрина вы, возможно, помните по Стиванбургу. — Он подождал. Синие глаза Данолеона широко раскрылись, он смотрел на Дэвина. — А это, — закончил Алессан, — наш друг Эрлейн ди Сенцио, руки которого искусно владеют арфой, и не только арфой.

Произнося последние слова, Алессан поднял левую ладонь с двумя загнутыми вниз пальцами. Данолеон быстро взглянул на Эрлейна, потом снова на принца. Он побледнел, и Дэвин вдруг осознал, что Верховный жрец — очень старый человек.

— Храни нас всех Эанна, — прошептал у него за спиной Торре.

Алессан со значением оглянулся кругом, на распахнутые двери.

— Как я понимаю, эта больная близка к смерти?

Дэвин подумал, что Данолеон буквально пожирает глазами Алессана. В это взгляде была почти ощутимая жажда, страдание умирающего от голода человека.

— Боюсь, что да, — ответил он, лишь с большим усилием ему удалось произнести это ровным тоном. — Я уступил ей мою собственную спальню, чтобы она могла слышать молитвы в храме. Наша больница и ее покои слишком далеко отсюда.

Алессан кивнул. Казалось, он держит себя в крепкой узде, движения и слова под строгим контролем. Он поднял тригийскую свирель в коричневом кожаном чехле и взглянул на нее.

— Тогда, вероятно, нам следует пройти к ней и поиграть. Похоже, дневная молитва закончена.

Так и было. Пение прекратилось. На поле за домом мальчишки из приходской школы продолжали бегать и смеяться на солнышке. Дэвин слышал их голоса за распахнутыми дверьми. Он поколебался, испытывая неуверенность, потом неловко кашлянул и сказал:

— Может быть, тебе хочется сыграть для нее одному? Свирель успокаивает, она может помочь ей уснуть.

Данолеон энергично закивал в знак согласия, но Алессан повернулся и посмотрел на Дэвина, потом на Эрлейна. Выражение его лица было трудно прочесть.

— Что? — спросил он наконец. — Вы меня покинете так скоро, едва мы успели стать труппой? — И прибавил, уже мягче: — Не будет сказано ничего, что вы не должны знать, а возможно, и кое-что, что вам следует услышать.

— Но она умирает, — запротестовал Дэвин, чувствуя здесь что-то неправильное, нарушение равновесия. — Она умирает, и она… — он осекся.

Глаза Алессана смотрели так странно.

— Она умирает, и она — моя мать, — прошептал он. — Я знаю. Вот почему я хотел, чтобы вы были здесь. Кажется, есть еще какие-то новости. Нам лучше их услышать.

Он повернулся и пошел к двери в спальню. Данолеон стоял как раз перед ней. Алессан остановился перед Верховным жрецом, и они посмотрели друг на друга. Принц что-то прошептал, Дэвин не расслышал слов; потом нагнулся вперед и поцеловал старика в щеку.

Затем прошел мимо него. У двери он на мгновение остановился и сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Поднял руку, словно хотел запустить пальцы в волосы, но сдержался. Странная улыбка скользнула по его лицу, словно вслед за воспоминанием.

— Это плохая привычка, — пробормотал он, ни к кому не обращаясь. Потом открыл дверь и вошел, и они последовали за ним.

Спальня Верховного жреца оказалась такой же просторной, как и гостиная перед ней, но обстановка в ней была скудной. Два кресла, пара грубых, потрепанных ковров, умывальник, письменный стол, сундук, небольшой туалет в углу. У северной стены находился камин, двойник камина в гостиной, с которым у него был общий дымоход. С этой стороны в камине горел огонь, несмотря на солнечный день, и поэтому в комнате было теплее, хотя оба окна стояли открытыми, а шторы были отдернуты и пропускали в комнату косые лучи солнца, проникающие под карнизы портиков с запада.

У дальней стены под серебряной звездой Эанны стояла просторная кровать, так как Данолеон был крупным мужчиной, но она была простой, без всяких украшений. Без балдахина, с простыми сосновыми столбиками по углам и сосновым же изголовьем.

На кровати никто не лежал.

Дэвин, который с тревогой вошел вслед за Алессаном и Верховным жрецом, ожидал увидеть на ней умирающую. Он бросил смущенный взгляд в сторону двери в туалетную комнату. И чуть не подскочил от испуга, когда раздался голос из тени у камина, куда не падал свет из окон.

— Кто эти незнакомые люди?

Сам Алессан безошибочно повернулся к камину, как только вошел в комнату. Какое чувство им руководило, Дэвин так и не понял и поэтому не выглядел удивленным и владел собой, когда заговорил этот холодный голос. Или когда из тени вышла женщина и остановилась у одного из кресел, а потом опустилась в него, очень прямо держа спину, высоко подняв голову и глядя на них. На всех.

Паситея ди Тигана брен Серази, жена принца Валентина. Наверное, в молодости она отличалась несравненной красотой, ибо красота все еще была заметна, даже здесь, даже сейчас, на пороге последних врат Мориан. Она была высокой и худой, хотя часть этой худобы, несомненно, следовало отнести за счет болезни, пожирающей ее изнутри. Об этом свидетельствовало ее лицо, бледное, почти прозрачное, с остро выступающими скулами. Она носила грубое платье с высоким, жестким воротником, закрывающим шею; само платье было красным и подчеркивало ее неестественную, потустороннюю бледность. Похоже, подумал Дэвин, что она уже переступила порог Мориан и смотрит на них с дальнего берега.

Но на ее длинных пальцах сверкали золотые кольца, явно говорящие о принадлежности к этому миру, а на груди ослепительно сверкал голубой камень на цепочке. Ее волосы были собраны в узел под черной сеткой, по давно ушедшей моде Ладони. Дэвин был абсолютно уверен, что современная мода ничего не значит, даже меньше чем ничего, для этой женщины. В эту секунду она окинула его быстрым, оценивающим взглядом, заставившим его еще больше смутиться, потом взглянула на Эрлейна и наконец остановила взгляд на сыне.

На сыне, которого не видела с тех пор, когда ему было четырнадцать лет.

У нее были серые глаза, как у Алессана, только более жесткие, блестящие и холодные, прячущие свою глубину, словно некий полудрагоценный камень таился под самой поверхностью радужки. Они ярко, вызывающе блестели в полумраке, и еще до того, как она снова заговорила, не дожидаясь ответа на свой первый вопрос, Дэвин понял, что в этих глазах сверкает ярость.