истово проповедуемых ее учения называются «Равенство прав» и «Сочувствие всем страждущим» — причем само страдание понимается ими как нечто безусловно подлежащее искоренению. Тот факт, что подобные «идеи» могут слыть современными, не слишком лестно характеризует нашу современность. Но всякий, кто дал себе труд основательно поразмыслить над тем, где и как это растение «человек» произрастало до сих пор наилучшим образом, должен понять, что происходило это как раз при обратных условиях: что для этого опасность его положения должна усугубиться до невероятья, его сила воображения и изобретательность должны пробиваться из-под долгого ига невзгод и лишений, его воля к жизни должна перерасти в волю к власти и даже владычеству, что риск, суровость, насилие, опасность в темном переулке и в сердце, неравенство прав, скрытность, стоицизм, искусство испытателя, искусы и дьявольщина всякого толка, — короче, прямая противоположность всем вожделенным стадным благодатям только и есть необходимая предпосылка для возвышения человека как типа. Мораль таких вот обратных намерений, которая предполагает вывести человека в выси, а не в уют и заурядность, мораль с прицелом взрастить правящую касту, — будущих хозяев земли, — такая мораль, чтобы ее можно было усвоить и проповедовать, должна по первоначалу иметь соприкосновение с существующим нравственным законом и оперировать его словами и понятиями; а то, что для этого потребуется изобрести много промежуточных и обманных средств, как и то, что — поскольку протяженность одной человеческой жизни почти ничто в сравнении с задачами такого размаха и длительности — придется для начала взрастить новый человеческий вид, в котором обычной воле, обычному инстинкту будет сообщена закалка и стойкость многих и многих поколений, — новый господствующий вид, господствующую касту, — это столь же само собой понятно, как и все долгие и отнюдь не легко произносимые «и так далее» этой мысли. Подготовить обратную переоценку ценностей для грядущего сильного вида людей высшей духовности и силы воли, медленно, осторожно, исподволь высвобождая для этой цели в людях множество прежде обузданных и оболганных инстинктов, — кто размышляет над тем же, тот заодно с нами, людьми «вольной мысли» — впрочем, совсем иного свойства, нежели прежние «вольнодумцы», ибо у тех были прямо противоположные цели. Сюда относятся, как мне кажется, все пессимисты Европы, поэты и мыслители негодующего идеализма, в той мере, в какой их недовольство всем окружающим не понуждает их по меньшей мере логически так же и к недовольству современным человеком; равно как и определенные ненасытно-честолюбивые художники, которые безоглядно и безусловно выступают за особые, нежели у «стадных животных», права высших людей и наглядными средствами искусства усыпляют в более избранных душах все стадные инстинкты и стадные опасения; в-третьих, наконец, это все те критики и историки, которые мужественно продолжают столь счастливо начавшееся новооткрытие «Старого Света», Древнего мира — это грандиозное предприятия нового Колумба, немецкого духа (продолжают, потому что мы все еще стоим в самом начале этого завоевания). Ибо в Древнем мире на деле царила иная, более господская по своему характеру мораль, чем сегодня; и античный человек, находясь под воспитующим ореолом своей морали, был куда более сильным и глубоким человеком, чем сегодняшний, — до сей поры ему одному выпало быть «полноцветным человеком». Однако соблазн, источаемый древностью на все полноцветные, то есть сильные и предприимчивые души, и поныне остается самым изысканным и действенным из всех антидемократических и антихристианских влияний: каким он был еще во времена Ренессанса.
458. Я пишу для человеческого рода, какого еще нет на свете: для «хозяев Земли».
Религии как утешения, как отвлечение — опасны: человек полагает, что теперь ему дозволено отдохнуть.
В «Феаге» Платона написано: «Каждый из нас хочет по возможности стать господином над всеми людьми, а еще лучше над богом». Надо, чтобы это воззрение вернулось.
Англичане, американцы и русские.
459. Чащобная порода из семейства «человек» неизменно появляется там, где дольше всего идет борьба за власть. Великие люди.
Чащобные звери — римляне.
460. Отныне повсюду станут возникать благоприятные условия для все более поместительных властных образований, зон господства, подобных которым еще не было на свете. И это еще не самое главное; теперь стало возможным возникновение международных племенных союзов, которые поставили бы себе задачу по выведению господствующей расы, будущих «хозяев Земли»; — это новая, неимоверная, построенная на жесточайшем само-законодательстве аристократия, в которой воле философов насилия и тиранов-художников будет дана закалка на тысячелетия: высший вид человеческого рода, который, благодаря своему превосходству в воле и знании, богатстве и влиятельности, воспользуется демократической Европой как своим послушным и динамичным инструментом, чтобы взять судьбы Земли в свои руки, чтобы над самим созданием «человек» поработать, как художник над произведением искусства. Довольно, наступает время, когда придется заново учиться политике.
5. Великий человек
461. Мой прицел ищет те точки истории, в которых возникают великие люди. Значение долговременных деспотических моралей: они натягивают тетиву — если не ломают лук.
462. Великий человек, человек, которого природа изобрела и воплотила с размахом, — что это такое? Первое: во всем своем действовании он руководствуется долговременной логикой, которая — именно ввиду ее протяженности — трудно обозрима и следовательно может вводить в заблуждение; это способность простирать свою волю над большими пространствами собственной жизни, дабы всякими мелочами пренебрегать, отбрасывать их, даже если есть среди них самые прекрасные, самые «божественные» вещи на свете. Второе: великий человек холоднее, жестче, безоглядней и не боится «мнений»; он лишен добродетелей, связанных с «уважением», и безразличен к уважению других, он вообще лишен всего, что относится к «добродетелям стада». Если он не может «вести», значит, идет в одиночку; и при этом, случается, кое-что из того, что попадается ему на пути, одним голосом своим сметает прочь. Третье: ему не нужны «участливые» сердца, а только слуги, инструменты; в общении с людьми он всегда стремится нечто из них сделать. Он держит себя необщительно: проявления «свойскости» со своей стороны считает дурным вкусом; и обычно он совсем не тот, за кого его принимают. Когда он говорит не с самим собой, на нем всегда его маска. Он предпочитает лгать, нежели говорить правду: последнее стоит больше ума и воли. В нем есть некое одиночество — как недосягаемость для чужой хвалы и хулы, как собственная подсудность, не знающая над собой высших инстанций.
463. Великий человек по необходимости скептик (что вовсе не означает, что он таковым должен выглядеть), при условии, что величие — это хотеть чего-то великого и искать к тому средств. Свобода от любого рода убеждений — одна из сильных сторон его воли. Это свойственно тому «просвещенному деспотизму», который источает всякая сильная страсть. Таковая всегда ставит
