Последние ворота Тьмы - Алексей Ефимов

Это мало походило на миры — скорее, на сюрреалистические круглые фонари, покрытые красновато-желтыми узорами — так могли бы выглядеть настоящие планеты в инфракрасном свете. Вода казалась совершенно темной; множество разнокалиберных сфер тлело в ней, словно облака ярких лун или солнц, видимых сквозь темное стекло.

Впрочем, Лэйми некогда было смотреть на них — он напрягал все силы, стараясь не отстать от харранцев. Они плыли как-то странно, по-дельфиньи изгибая тела, но при том — очень быстро. Он старался подражать им, и это мало-помалу удавалось всё лучше.

Мэтлай вел отряд. Харранцы уходили почти вертикально вниз, пробиваясь сквозь теплые потоки, поднимавшиеся из бездны под ними — не особенно сильные, они всё же досаждали Лэйми, мешая сохранять ориентацию.

Им пришлось погрузиться на глубину почти мили; это заняло ещё один час. Лэйми совершенно потерял ощущение реальности; ему казалось, что всё это происходит во сне, и он реагировал на всё чисто механически. Он устал, все мускулы ныли, но тело подчинялось ему по-прежнему.

Вдруг Мэтлай повернул в сторону. Сфера, к которой он направлялся, была немного меньше остальных, но светилась более ярким зеленовато-желтым. Это могло означать угрожаемое положение. А могло и ничего не означать.

Мэтлай же первым проник внутрь. Это было просто: он коснулся сферы рукой и исчез, не оставив ничего, кроме мгновенной вспышки. За ним последовали остальные. У Лэйми зарябило в глазах, но он плыл так же быстро.

Вблизи сфера утратила всякое сходство с планетой — это был жидкий шар света, с удивительно тонкими, текучими зелеными и желтыми прожилками. Будь у него время, Лэйми непременно полюбовался бы им, но времени не было — уже почти все оказались внутри. Здесь осталась только Симала, с видимым нетерпением наблюдавшая за ним.

Лэйми ещё пару раз толкнулся ногами и, протянув руку, коснулся сферы. Вспышка…

Олько очнулся и пару секунд удивленно смотрел в потолок. Ему приснился странный сон — о месте, где люди летали в воздухе, пронизанном бесконечной решеткой из стальных прутьев, — но деталей он не мог вспомнить. Такое случалось уже не в первый раз; подобная история привиделась ему однажды, давно, но лишь сейчас ему пришло в голову вспомнить её.

Всё это было довольно странно. Юноша помотал головой, потом упруго вскочил, отбросив одеяло. Его родители уехали, а сам он заболел — короче, должен был провести несколько дней дома, совершенно один. Впрочем, его болезнь по большей части относилась к тем, которые называют воспалением хитрости: её вызвало знакомство с очень симпатичной девчонкой, которая сейчас потягивалась, насмешливо глядя на него — точнее, их давнее желание провести в уединении хотя бы пару дней.

Теперь, на второй день этого уединения, Олько с самого утра почувствовал, что им стоит отдохнуть друг от друга: быть вместе, конечно, замечательно — но сколько раз можно повторять одно и то же? Да и узнали они друг о друге так много, что ему невыносимо захотелось погулять и разложить всё по полочкам. Он очень любил, рассуждая, бродить в одиночестве по улицам города, забираясь порой на удивление далеко.

Зевая, Олько подошел к окну — и от этого зрелища у него буквально перехватило дух. Вид в окне дома подруги был похож на вид из окна самолета и юноша, словно зачарованный, прошел босиком по ковру, по прохладному цементу террасы — и замер у самых перил.

Перед ним, до самого горизонта простиралось ослепительное, сверкающее поле облаков. Из него вдали, словно невероятный остров, выступал ещё более ослепительный, белый от снегов, рассевшийся конус горы Разрушения — лишь теперь Олько смог оценить её размеры: даже с расстояния в двадцать миль она напоминала грозовое облако. Белый шлейф пара над её провалившейся вершиной резко склонялся к западу — должно быть, на высоте дул очень сильный ветер. Картина была невыносимо красивая — из тех, что за одно мгновение врезаются в память навсегда — и юноша, вздохнув, отвернулся.

Он вспомнил, как смотрел на неё вчера — после их второго, очень обстоятельного слияния, плавая в томной, счастливой усталости — тогда он видел бесконечное, слегка всхолмленное поле облаков, залитое холодным свинцово-серебристым светом летней белой ночи. Посреди него возвышался заснеженный массив горы Разрушения — и над её вершиной вздымался такой же серовато-серебристый дымный столб. Зрелище было совершенно невероятное — и только легкий звон в ушах и слишком частое дыхание убеждали его, что это вовсе не сон и он в самом деле стоит почти в двух километрах над уровнем моря — это, да ещё горевшие на непривычно темном для таких светлых сумерек небе звезды…

Он не сразу заметил, что Нэйит стоит рядом с ним, положив ладони на перила и слабо улыбаясь. Она была красивой девчонкой с высокими скулами и насмешливым блеском длинных зеленых глаз. Очень светлую кожу за эти дни покрыл густой загар, тяжелая грива черных блестящих волос пришла в симпатичный естественный беспорядок и сильный ветер трепал эту её единственную, в данный момент, одежду. Олько покосился на неё, потом, смутившись, перевел взгляд — и, перегнувшись через перила, посмотрел вниз.

Прямо под ними, на глубине десяти этажей, был чахлый скверик — а дальше, за кромкой обрыва, вниз косо убегал могучий зеленый склон, густо усыпанный крохотными отсюда кристалликами одноэтажных домишек. Параллелельно ему протянулся второй склон, пониже — и в распадке между ними было видно, где земля смыкается с облаками. Олько на минуту подумалось, каково жить там, где половину года ползут тучи — но эта мысль не очень долго занимала его. Пахнущий солнцем жаркий ветер овеял его, окутал запахом травы, вызвав странное, необъяснимое чувство, иногда возникавшее у него в предчувствии одиноких прогулок, — и юноша с неожиданной остротой почувствовал свое сильное, мускулистое, нагое сейчас тело.

Потянувшись, он зашел в ванную, бездумно взглянул в глубину зеркала… и вздрогнул, увидев свое хмурое, темное от загара лицо — на миг ему померещился совершенно незнакомый парень и он смотрел в зеркало, пока не закружилась голова. Олько показалось вдруг очень важным не отводить глаз, хотя его тело задрожало от напряжения. Ему почему-то представлялось совершенно другое лицо, — с золотистой от природы кожей и с волосами чернее самой ночи.

Помотав головой и умывшись, юноша оделся — это заняло совсем немного времени — и простился с подругой, зная, что уже через неделю их двухдневное безумие повторится вновь.