Приносящая надежду - Тамара Воронина

— Рош, но ты бы не пошел на казнь просто так. Посмотреть.

— Пошел бы, — пожал плечами шут. — Посмотреть на зевак. Ты ведь тоже не столько на эшафот смотрела, сколько на людей.

— Там не было людей. Там была толпа!

Шут обнял ее за плечи и не дал вырваться.

— На моей? Нет, на моей были просто зеваки. Обычные люди, вовсе не жаждавшие крови. Они были уверены, что я встану на колени и попрошу о милости. Казнь шута только называется так. Это не казнь. Это наказание. Ты вспомни, как они удивились, когда после первого же кнута не сделал того, что они ожидали. Они не ненавидели меня, не хотели моей смерти. Просто — зрелище. Зарвавшемуся простолюдину надавали по заднице, поставили на место — и ничего больше. Конечно, тебе невыносимо было это видеть, ну так тебе и обычную порку видеть невыносимо, ты считаешь, что лучше посадить в тюрьму и кормить за счет казны. А я считаю, что за несерьезные преступления лучше просто выпороть. Это действует. Поверь. Одно дело, когда мальчишку выдрал отец, другое — когда на площади дали десяток плетей.

Лена упрямо молчала, понимая, что глупо примерять свои принципы на здешнее средневековье. Можно еще поговорить о демократии, избирательных правах женщин и так далее. Даже в Сайбии, как бы уважительно ни относились к женщинам, искренне удивились бы мысли о том, что женщина может что-то решать в государственном масштабе. Не может. Не образованна, во-первых, в государственном масштабе мыслить не способна, во-вторых, а суп кто варить будет, в-третьих.

— В год было не больше двух-трех публичных казней, Лена. При Родаге. При том Родаге, которого ты знаешь. Он даже заговорщиков не всех казнил, что сделал бы любой другой король, тем более молодой и испуганный заговором. Он повесил только самых непримиримых, и поверь, они боролись не за счастье народа, а за свое собственное. Родаг правил всего второй год, он вообще еще ничего сделать не успел сам, понимаешь? Никому еще ничего не сделал.

— А сколько не публичных? Сколько человек казнили во дворе Гильдии магов?

— Пятерых или шестерых, — спокойно ответил шут, не поддавшись на ее провокацию, — причем только магов. Гильдия не вмешивалась в дела короны.

— Это ты так думаешь!

— Это я так думаю, — согласился шут своим особенным тоном, — потому что знаю. О Гильдии я знал больше, чем Дагот, Лена. Должен был знать. Гильдия сделана меня преданным короне настолько, что я говорил королю все о Гильдии, даже если магам этого не хотелось. Когда маг заглядывает в твое сознание, ты заглядываешь в его сознание. И я говорил Родагу то, что видел.

— Я не уверен, что всякий мог увидеть сознание мага, — усмехнулся Гарвин. — И вряд ли маги знали, что ты можешь. Не смотри так. Я топал, как табун лошадей, даже Аиллена слышала, как я подходил.

— Я тоже слышал. Я не об этом.

— Ты впервые услышал Аиллену еще на площади. Как думаешь, много таких? Нет, полукровка, это твой Дар.

— И маги не заметили?

— Я не заметил, а уж ваши, — фыркнул эльф, усаживаясь с другой стороны от Лены, и тоже очень близко. Сразу стало теплее. Лена давно замерзла, но не хотелось уходить. Почему-то особенно хорошо им с шутом было, когда они сидели на берегу реки и смотрели на воду. — Аиллена, давай-ка я тебе куртку дам. Можешь быть уверенной, я не замерзну.

— Не нужно. Совсем не нужно. Я уже согреваюсь.

— О чем вы тут?

— О казнях, — сообщил шут. — Не хочет верить, что я мог пойти на публичную казнь.

— Не верит, что тебе это нравилось, — поправил Гарвин. — У нее забавное представление: почему-то думает, что нельзя лишать жизни.

— А если ошибка?

— А маги на что? Ты не примеряй на свой мир. Сколько мы прошли, сколько уже людей и эльфов ты увидела… Думаешь, нас возмущает, если казнят эльфа, но за совершенное преступление? Нет. Мы можем ему сочувствовать, можем организовать побег, но если он убил — заслужил смерти.

— Я не хочу говорить с вами о смерти!

— Ну так и не говори, — засмеялся Гарвин. Шут тоже улыбнулся. — Говори о жизни. О любви. О дружбе. Да о чем хочешь. Рано или поздно поймешь. Когда придешь в Сайбу — а Родаг умер… Или вернешься в Тауларм — а Кавен умер… Для тебя Родаг все еще тридцатилетний, а ведь ему по человеческим меркам уже много лет. Ты не должна относиться к смерти так трудно, иначе сама не сможешь жить. А у тебя жизнь длинная. Тебе предстоит много терять. Не говорю, что надо привыкнуть, ты не привыкнешь, но смириться придется. Самое бессмысленное — протестовать против смерти.

Лена не ответила. А он и не ждал. Он тоже смотрел на воду, и она отражалась в его светлых глазах, как в зеркале.

— Странный мир, — произнес он тихо. — Не спрашивайте, почему я так думаю, но он странный. Магия здесь есть, я чувствую.

— Если не можешь точно сказать, лучше молчи, — неприязненно заметил шут. — Только пугаешь ее. Не знал бы тебя, подумал, что тебе это нравится.

— Но знаешь. Мне не нравится. Я просто прошу быть поосторожнее. Считай, что я мнительный. Как барышня.

Шут не выдержал и засмеялся. Мнительной была Лена. Но Гарвин! А он даже не улыбнулся. Лена огляделась. Мир был как мир. Какой-то и правда странноватый, скорее удивительный, чем неприятный. Они шли сегодня почти весь день, не встретили ничего особенно враждебного, только скалила из-за кустов зубы стайка зверей, смахивающих на мелких волков, так Гару гнал их с полкилометра, даже не лая, а потом возвращался, гордо задрав хвост. На обед они съели крупную птицу, Лена бы назвала ее лебедем из-за длинной изящной и очень вкусной, по мнению Гару, шеи, но клюв был скорее ястребиный — кривой и острый.

Мир был дико красив. То есть он был красив и почему-то казался диким. Не потому что не было в пределах видимости жилья, им случалось и неделями до деревни топать, а по какой-то другой причине. Впрочем, подобные ассоциации были только у Лены с древне-стереотипным представлением о дикости: чтоб темные деревья, мощные водные потоки и суровые скалы. А этого имелось в избытке. Они шли вдоль горной гряды, и заснеженные пики, как им положено, протыкали небеса, причем подножия гор как такового не было: слева тянулась неровная стена базальта. Или гранита. В геологии Лена не была сильна. А река, пересекшая им путь, была довольно широкой и довольно бурной, все ж таки с гор стекала, рассекая надвое эту самую стену. Мужчины, правда, сказали, что переправиться будет не особенно сложно: течение течением, но река глубокая, порогов нет, плот пройдет, а если шесты дня не достанут, так эльфы не постесняются магией воспользоваться. Маркус только восторженно головой покачал: ему безумно нравилось применение магии в таких вот бытовых целях. Милит потом признал, что это довольно нелегко, но он справится.