Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг. - Юрий Аксютин

— Он нас все время дергал, никто не мог чувствовать себя спокойно{2295}.

Приблизительно так же говорили члены и кандидаты в члены Президиума ЦК, отправившись на встречи с приехавшими в Москву членами ЦК. Никогда не видел Косыгина «таким возбужденным, точнее, в столь приподнятом настроении» Егорычев. «Он рассказывал, как остро и принципиально проходила дискуссия на заседании Президиума ЦК, когда впервые лидеру партии и государства, в руках которого была сосредоточена неограниченная власть, прямо и откровенно высказывали все о его поведении и ошибках»{2296}. Шелест в украинском постпредстве на улице Станиславского, проинформировав своих о том, что было сегодня в Кремле, предупредил, что завтра, возможно, состоится пленум ЦК, и просил их пока не допускать никакой утечки полученных ими сведений. «Ночь прошла тревожно», вспоминал позже он{2297}.

Брежнева же интересовало, что будет делать Хрущев.

— Володя, — звонил он председателю КГБ, — мы только что закончили заседание. Хрущев уходит. Куда он поедет?

— На квартиру, — отвечал Семичастный.

— А если на дачу?

— Пусть на дачу.

— Ну а ты?

— А у меня и там, и сям, и везде наготовлено. Никаких не будет неожиданностей.

— А если он позвонит? Позовет на помощь?

— Никуда он не позвонит. Вся связь у меня!.. Кремлевка, ВЧ. А по городскому пусть говорит.

На всякий случай члены Президиума договорились:

— К телефону сегодня не подходить! Вдруг он начнет нас обзванивать, и ему удастся склонить кого-нибудь на свою сторону.

Однако когда у Микояна раздался телефонный звонок, он поднял телефонную трубку. Действительно звонил Хрущев.

— Я уже стар и устал, — сказал он. — Пусть теперь справляются сами. Главное я сделал… Разве кому-нибудь могло пригрезиться, что мы можем сказать Сталину, что он нас не устраивает, и предложить ему уйти в отставку? От нас бы мокрого места не осталось. Теперь все иначе. Исчез страх, и разговор идет на равных. В этом моя заслуга. А бороться я не буду{2298}.

Так как телефон Хрущева прослушивался, то когда в 11 часов утра 14 октября заседание Президиума ЦК КПСС возобновилось, всем было уже известно, что Хрущев бороться не будет.

Первым выступил Полянский. По сравнению со вчерашними выступлениями его речь выглядела более солидно. Сказались, очевидно, наработки, сделанные заранее под его руководством.

— Наша линия выработана правильная, — сказал он, — но поведение Никиты Сергеевича наносит вред всему здравому смыслу. И как результат, сельское хозяйство «стоит на нуле». Молодежь уходит из села, и оно, «седея», деградирует. Надо что-то делать для его укрепления. Снабжение населения сельхозпродуктами находится на крайне низком уровне и вызывает большие нарекания. В цифрах по сельскому хозяйству много жонглерства. Главный исполнитель всех этих манипуляций — руководитель ЦСУ Ставровский. Но вина за дезорганизацию сельского хозяйства лежит на Хрущеве. А заведующий сельхозотделом ЦК Поляков — человек случайный, подхалим, которого надо немедленно убрать. Академик Лысенко — это Аракчеев в науке, а сельхознауки, как таковой, у нас нет.

Разойдясь, Полянский подверг сомнению то, как проводилась критика Сталина. По его мнению, это было сделано «недозволенными методами» и «нанесло большой вред нашей идеологии, нашей партии». В народе идут «нехорошие разговоры» о зяте Хрущева (главном редакторе «Известий» Аджубее) и сыне:

— Один распоясался так, что стремится стать над Президиумом ЦК, а другой без году неделя работает на производстве, а уже Герой Социалистического Труда. А Никита Сергеевич или не хочет замечать всего этого, или поощряет. Он заболел манией величия, ему надо уйти со всех постов, а мы не будем ничего припоминать ему{2299}.

С ним согласился Косыгин. Он высказал убеждение, что полумерами здесь, без освобождения от всех постов не обойтись. В его резком, даже нервозном выступлении «чувствовались нотки личной обиды и некоторой неприязни к Хрущеву». Особо он напирал на организуемую главой партии и правительства «групповщину» и «интриги» среди членов Президиума ЦК{2300}. Стиль работы Хрущева он назвал неленинским.

— Все сам, все сам! — говорил Косыгин, не в силах сдерживать свои чувства. — Письма льстивые рассылаете, а критические нет. Интриговали — вы не радуетесь росту людей{2301}.

Напротив, Микоян, взывая к объективности, назвал деятельность Хрущева «большим политическим капиталом партии»{2302}. Он говорил о подъемах и спадах в работе Хрущева, о его большой энергии и вместе с тем о некоторых «юзах» в его политической деятельности.

— Да, Никита Сергеевич действительно за последнее время стал вспыльчив, раздражителен, допускает оскорбление товарищей — очевидно, это связано с определенными трудностями. Но какой бы резкий разговор с ним не состоялся, потом к нему всегда можно подойти, поговорить, объясниться, — он всегда выслушает, он незлопамятный, объективный в оценке товарищей. Здесь говорилось, что ему надо пойти в отставку. Вряд ли можно с этим согласиться. Может быть стоит, наверняка стоит разделить посты. Никита Сергеевич пользуется авторитетом у нас и во внешнем мире. Для такого масштаба деятельности он еще не стар. А Полянский и Косыгин молоды и рассуждают не совсем правильно и продуманно. Надо крепко покритиковать Никиту Сергеевича, он исправит положение, а нам всем надо больше ему помогать{2303}.

Общий смысл сказанного Микояном был таков{2304}:

— Товарищ Хрущев должен остаться у руководства партии. Но его надо разгрузить, а неправильное отсечь.

Не согласился с этим выступлением Подгорный. Он стал говорить об ошибках, допущенных Хрущевым в управлении промышленностью и сельским хозяйством, о потакании собственному культу личности.

— О состоянии готовности страны к обороне мы не в курсе дела. Никита Сергеевич допустил много просчетов в вопросах сплочения социалистического лагеря. Разделить посты, конечно, надо. Но оставлять на каком-нибудь из них Никиту Сергеевича не следует. Как это отразится? Определенные издержки будем нести. Но это делать надо. И лучше всего, если бы он сам попросил освободить его{2305}.

Итоги прениям взялся подвести Брежнев. Из цитированного выше чернового конспекта, сделанного заведующим общим отделом В.Н. Малиным, запись фиксирует только следующие его слова:

— Согласен со всеми. С вами, Никита Сергеевич, я прошел с 38-го года. В 57-м боролся за вас. Не могу вступить в сделку со своей совестью.

А далее в этой записи следуют предложения: освободить Аджубея от обязанностей редактора «Известий», освободить Харламова от обязанностей председателя Комитета по радио и телевидению, освободить Хрущева от занимаемых им постов{2306}.

Вслед за этим для проформы спросили секретарей ЦК Андропова, Демичева, Ильичева, Рудакова и Титова, а также председателя парт-комиссий при ЦК Шверника, согласны ли они с постановкой такого вопроса и нет ли у них своих предложений. Все они согласно закивали головами. И тут попросил слова Микоян и сказал, что присоединяется ко всему тому, что здесь было сказано{2307}.

Лишь после этого попросили высказаться Хрущева. Сильно расстроенный и подавленный, он все же нашел в себе силы и заставил себя выразить признательность всем за критические замечания по его адресу. Но посетовал, что этих замечаний ему не высказывали раньше. Сказав, что все его силы, опыт, жизнь были посвящены партии, что он был и будет до конца ей верен, Никита Сергеевич заплакал{2308}.

— Я не могу с вами бороться, — продолжил он, взяв себя в руки. — Идеология и основа у нас с вами одна. Я уйду и драться не буду. Рад за Президиум, что он такой зрелый. В этом есть и моя крупинка…

Он еще раз попросил извинения, если кого-то когда-то обидел, допустил грубость — «в работе все могло быть». Главным своим недостатком Хрущев назвал слабость характера, доверчивость и доброту, а также, может быть, еще чего-то, что сам не замечал. Однако ряд предъявленных ему претензий им были категорически отвергнуты.

— Меня обвиняют в совмещении постов первого секретаря ЦК и председателя Совмина. Но ведь я сам этого не добивался. Этот вопрос решался коллективно, а некоторые из вас, в том числе и Брежнев, даже настаивали на этом. Моя ошибка в том, что я нерешительно противился вашему настоянию.

Далее он коснулся внешней политики, приводил аргументы в защиту предпринятых в свое время мер во время Суэцкого, Берлинского и Карибского кризисов, — ведь все эти вопросы решались коллективно…

— Так почему сейчас поднимается вопрос и ставится все это мне в вину? Некоторые говорят здесь о более решительных мерах против Китая… Говорить можно все. Но вот как сделать конкретно, никто не может рекомендовать. Отношения с Китаем — это очень сложный вопрос. Вы с ним тоже столкнетесь не один раз и будете иметь много сложностей и неприятностей. —… Я понимаю, что это моя последняя политическая речь, как бы сказать, лебединая песнь. На пленуме я выступать не буду. Но хотел бы обратиться к пленуму с просьбой…