Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца - Михаил Шишков

– Командир, – внезапно вклинился в мои переживания взволнованный голос Пичугина, – что-то случилось?

– Да нет, – отвечаю, – все нормально. Просто винт потрогал. – Я никому не рассказывал, что отношусь к самолету, как к живому существу. Это – наше с ним личное дело, касающееся лишь нас обоих.

Усаживаюсь в кресло и потуже затягиваю привязные ремни, после чего начинаю радиоперекличку, по очереди вызывая каждого из своих ведомых. «К полету готов!» – следует серия однотипных докладов. Убедившись в хорошей работе связи, запускаю моторы. Их громкий раскатистый рев, как обычно, успокаивает меня, полностью погрузив в заученную до автоматизма последовательность взлетных действий…

– «Семерка», вас вижу, – выходит на связь командир истребителей прикрытия 21-го полка, – начинаем работать.

– Понял. Идем к цели… – аккуратно, чтобы не рассыпать строй группы, поворачиваю штурвал…

– Слушай, командир, – эти слова, прозвучавшие в самом начале полета, неизменно предвещают очередную байку из бесконечного арсенала Иванова. И точно: – Мне вот недавно такую историю рассказали, не поверишь…

В который раз благодарю судьбу за то, что рядом со мной именно такой человек. Конечно, за его внешней веселостью скрываются не менее тяжелые переживания, чем у меня или любого другого солдата той ужасной войны, и я прекрасно понимаю, что это балагурство – совсем не от собственного прекрасного настроения. Просто своеобразная реакция на приближающуюся смертельную опасность. Рассмешил товарищей по экипажу, увлек их своем пением – и самому на душе полегчало. Да и нам, кстати, не меньше…

– Командир, – внезапно прерывает Коля очередную песню, – выходим в район поиска. Наш конвой должен быть где-то спереди-справа.

Искрятся мириадами солнечных зайчиков серые морские волны. Глаза до боли впиваются в линию горизонта, внимательно прощупывая ее буквально миллиметр за миллиметром. И вот наконец обнаруживается цепочка темных продолговатых линий. Это и есть наша цель. Сразу же увожу своих подопечных влево. Группа Башаева уходит вправо. Теперь все наши действия должны быть четкими и согласованными. Лишь тогда мы сможем сойтись точно над целью.

Прошло еще совсем немного времени, и мы уже летим параллельно конвою на расстоянии около восьми километров от него. Спереди и сзади – корабли охранения, их тяжело спутать с эскортируемыми ими судами. Посередине восемь продолговатых узких полосок – это транспорты. Они идут двумя кильватерными линиями, смещенными друг относительно друга по диагонали, наподобие шашек. Так им гораздо удобнее вести согласованный зенитный огонь.

– Первое звено! – вызываю по радио трех своих ведомых. – Головной транспорт наш! Второе звено выбирает цель самостоятельно! Атакуем!

Поворачиваю направо и начинаю пологое снижение. Пара моих топ-мачтовиков на полном газу проскакивает вперед. Мы же так и продолжаем идти на малой скорости. Разгоняться свыше трехсот двадцати километров в час нам никак нельзя – нарушение режима сброса торпеды совершенно недопустимо.

Сразу же перевожу моторы на обогащенную смесь, чтобы побыстрее разогнать машину после сброса торпеды, и включаю противопожарную систему, заполняющую свободное пространство бензобаков и обдувающую цилиндры двигателей инертным газом. Если получу от врага соответствующее «вознаграждение», есть определенный шанс предотвратить пожар. Система эта не перекрывалась и после активации работала до полного израсходования газа. Насколько я помню, его хватало минут на двадцать, как раз на то, чтобы выполнить атаку и подальше уйти от врага. Между прочим, хорошая штука. Вполне вероятно, именно она спасла мою жизнь в мае 44-го, когда в мой левый мотор угодил зенитный снаряд.

Почти одновременно вспыхивают первые, слава богу, довольно разрозненные облачка крупнокалиберных снарядов. «Слишком уж редкие они, чтобы до меня дотянуться», – пытаюсь успокоить сам себя. Но я уже далеко не первый раз хожу в атаку и знаю, что это – всего лишь начало.

– Пять километров до цели! – напоминает Иванов.

Вот сейчас расчеты зенитных автоматов заканчивают последние приготовления. Вот сейчас… Сейчас… Словно проснувшийся после векового молчания вулкан, заговорит их смертоносное оружие. Тревожное ожидание неизбежного стальными тисками сдавливает сердце. Широко открытые глаза, на мгновение оторвавшись от выбранной впереди «моего» транспорта точки упреждения, быстро пробегают по небесному пространству. «Неужели они нас еще не заметили?!» – просыпается слабая надежда. Конечно, днем, да еще и при хорошей погоде, такое разгильдяйство немецких наблюдателей совершенно невероятно, но… как же хочется порой хоть на мгновение поверить в невозможное…

Внезапно (несмотря ни на какие ожидания, это всегда происходит внезапно) небо буквально вспыхивает зловещим фейерверком. Самолет практически моментально оказался в окружении дымных шапок разрывов, слегка подбрасывавших его из стороны в сторону, осыпая градом осколков. Отовсюду замелькали огненные кометы трасс, сплетаясь над моей головой в причудливые сети… Это заработали автоматы – главный враг торпедоносцев. Страшно подумать, сколько наших товарищей отправили они на морское дно…

В это же время крупнокалиберные орудия продолжают вести заградительный огонь. Но теперь они бьют по морской поверхности, ставя на ней водяные столбы высотой около двадцати метров. А если на палубе транспорта находятся немецкие танки или обычные полевые пушки, то они также долбят по нам…

Кажется, море и небо, две всесильные стихии, временами неразличимо сливавшиеся воедино, сговорились любой ценой уничтожить нарушившую их покой ничтожно маленькую песчинку – мой самолет. В этой головокружительной круговерти порой вообще перестаешь понимать, жив ты или нет. «Бросай ее к чертям! – бьется в истерике жажда жизни. – Уходи в сторону!! Спасайся!!!» Лишь предельным усилием воли удается сфокусироваться на стремительно увеличивающемся в размерах темном силуэте вражеского транспорта, легкими скользящими маневрами пытаясь обойти самые опасные «созвездия» разрывов. «Слишком плотный огонь, – предельно ясно осознаю я, – перескакивать через палубу нельзя! Наверняка снимут! Значит, пройду за кормой. Другого выхода нет!»

А транспорт словно никуда и не торопится, не выказывая совершенно никаких признаков движения. Даже пенных бурунов за кормой совсем не видно. Правильно ли я взял упреждение… или нет? Скоро узнаем. Большой палец правой руки нервно подрагивает на кнопке сброса. Как же хочется побыстрее надавить на нее изо всех сил! Рано! Рано еще! Нельзя давать врагу ни малейшего шанса, а там – будь что будет…