Белый Крым. Мемуары Правителя и Главнокомандующего Вооруженными силами Юга России - Петр Врангель

«Батьки» шагали из доставлявших их штабных автомобилей прямо через дверцы, вызывая своим видом крайнее смущение у чинов Генштаба, советовавшихся конфиденциально, «подавать им руку или нет». Все чувствовали себя определенно неловко; и ни та ни другая сторона друг другу слишком не доверяли.

Повторяю, что реальное значение их (если исключить фантастические перспективы) было совершенно ничтожным.

Однако газеты г-на Данченко в своем повстанческом упоении доходили до того, что носились как с писаной торбой даже с теми «батьками», о которых в штабе уже имелись лаконические телеграммы: «приговор над таким-то приведен в исполнение тогда-то». Так было с весьма, если не ошибаюсь, модным осенью «атаманом» Володиным, казненным по приговору военно-полевого суда за будто бы доказанное пособничество большевикам.

Наконец, верхом чьего-то усердия и верхом наглости были явно вымышленные сводки штаба Махно, усердно печатавшиеся всей усердной прессой. В «сводках» сообщалось о занятии Махно Екатеринослава, Синельникова, Лозовой, Кременчуга, Полтавы и чуть ли не Харькова.

Сводки демонстрировались в Севастополе на Нахимовском с экрана, собирая целые толпы бессовестно околпачиваемого люда. Излишне, само собой, говорить, что никакой связи с мифическим штабом Махно у нас не существовало. Безобразие было прекращено лишь по решительному требованию генерала Коновалова.

Так завязывался с каждым днем все туже и туже узел лжи, лести, самообмана. Эта ложь, лесть и самооколпачивание в особенности были наиболее гибельными в истории изображения взаимоотношений генерала Врангеля с поляками и с так называемыми союзниками. Иллюзии в этой области оказались таким же смертельным ядом, как и доброхотное чебышевское строительство Перекопских твердынь.

Еще самые первые дни наступления, как отмечалось в записи моей от 25 мая, вырвали из боевого комплекта Добровольческого корпуса (позже – 1-й армии) свыше 23 % всех людей, причем погибло и выбыло из строя более половины кадрового командного состава.

Начиная с этого времени старые добровольческие полки находились в беспрестанных почти боях. Были части, отдыхавшие в резерве меньше недели, были не знавшие даже этого. Полки таяли с быстротой, не находившейся ни в какой пропорции с притоком мобилизованных внутри Крыма и в Северной Таврии.

К началу июля свыше 80 % боевого солдатского состава было пополнено из среды бывших пленных красноармейцев. Дрались они, правда, по отзывам очевидцев, отлично, но легко себе представить, насколько соответствовал такой способ пополнения идейной и правовой стороне дела.

Все это, как и полагалось, тщательно скрывалось. По «Великим Россиям» etc. выходило, что потери нес один противник, а у нас, как это описывается в старой французской эпиграмме (составленной на донесения великого князя Николая Николаевича-старшего), у нас после каждого боя рождался еще «маленький казак» (petit kosar).

Этот «маленький казак», эта обязательная, всенепременная прибыль, вместо неполагающегося убытка, преподносились неизменно казеннокоштной прессой населению Крыма. Так же точно информировалась и за граница.

«Панических воплей» о страшных жертвах, которые несет героически армия, о долге тех, кто сочувствует армии, пополнить эти жертвы, воплей, которыми наполнялись в нужные минуты советские газеты, в Крыму слышно не было.

Да их и не могло быть: всякая попытка правдиво описать быт фронта пресекалась железной лапой цензуры, ряды которой сплошь почти состояли из анекдотических персонажей. Все должно было обстоять гладко и по принципу: «Никаких происшествий не случалось».

А происшествия, полные неизбывного трагизма и самопожертвования, шли своим чередом. Ряды бойцов таяли и таяли.

Увы, эта жуткая истина вскрывалась в редких шифрованных депешах, отправлявшихся с фронта на имя лиц высшего командного состава, депешах, бывших достоянием немногих.

В одной из таких депеш генерал Кутепов еще в середине лета телеграфировал непосредственно генералу Врангелю о полном почти уничтожении кадрового состава добровольческих полков, о пополнении их исключительно пленными красноармейцами, о низком культурном уровне присылаемых на укомплектование из тыла офицеров.

Генерал Кутепов обращал внимание Главнокомандующего, что такое положение вещей грозит самыми серьезными последствиями, и решительно настаивал на немедленном отправлении из Крыма всех подлежащих мобилизации, требуя суровых и беспощадных мер воздействия против уклоняющихся.

Телеграмма генерала Кутепова не была единственной.

Но командование, связанное по рукам и ногам непрекращающимися боями, лишено было фактически возможности изменить создавшееся положение.

Части несли потери все большие и большие и перебрасывались в разные места фронта все чаще и чаще.

Становилось ясным, что такая стратегия тришкина кафтана рано или поздно до добра не доведет, если… не вывезет какое-нибудь отчаянно смелое «авось».

Таким «авось» и были по очереди операции – Кубанская, Заднепровская и последняя на территории Северной Таврии.

Первая же из них обещала теоретически необходимые, как воздух и вода, пополнения, не говоря уже о других широких заманчивых перспективах.

Почти до самого дня отправки кубанского десанта эта теория подкреплялась, к сожалению, еще и радужными, но… абсолютно неточными разведывательными данными. Эти-то данные позволили в свое время командному составу армии считать Кубанскую операцию – операцией нормального, в условиях гражданской войны, порядка, а не авантюрой.

Определение ее как авантюры вызывает и сейчас решительные протесты со стороны многих специалистов военного искусства.

Предоставляем читателю, сделав свои выводы, принять ту или другую точку зрения. Со словом «авось», упомянутым выше, в отношении его к Кубанской операции, не должно во всяком случае связывать понятия о бесспорной авантюре.

Перехожу к фактической стороне дела.

9 августа Полевая ставка Главного командования прибыла из Севастополя в Керчь для непосредственного руководства Кубанской операцией.

Промежуток времени от начала высадки десанта до 17 августа не отмечен, к сожалению, в моих дневниках, так как при выезде Ставки я находился вне Севастополя и приехал в Керчь лишь 17-го утром.

Что же произошло в этот промежуток времени?

Записываю со слов лица, отлично осведомленного во всем происшедшем и занимавшего видное положение в Ставке. Главные силы десанта, как известно, вышли из Керчи. Выходу предшествовала самая откровенная шумиха, открытые разговоры и чуть ли не газетные статьи.