Лекции по общей психологии - Лев Ительсон

Разумеется, и либерийский негр видит все цвета радуги, которые видим мы. Но для него они лишь оттенки одного из двух основных цветов. (Как для нас, например, оранжевый — лишь оттенок желтого, пурпурный — красного и т.п.)

Можно сказать, что деление спектра на цвета — это вообще условность. Ведь спектр непрерывен. Так что можно разделить его и на два, и на семь, и на двадцать два участка.

Все это верно. Но дело в том, что большая часть явлений и процессов, объектов и свойств в природе тоже связана такими постепенными переходами, переплетена разнообразными сходствами и связями. Так что рассекающие линии тоже можно провести множеством разных способов, а в результате можно получить множество разных членений реальности. И каждое из таких возможных членений будет в общем верным, но даст иную классификацию реальности, а значит иное ее восприятие и представление.

И действительно, русский язык делит сутки на четыре части: «утро», «день», «вечер», «ночь», а испанский на три: «время с восхода до полудня», «послеобеденное время», «время с заката до восхода». А в венгерском зато целых шесть частей: «reggel» (утро), «delellott» (время до полудня — дневное) «del» (предобеденное, но после полудня), «este» (вечер), «ej» (ночь).

В русском языке ближайшие боковые родичи делятся на «брата» и «сестру», а у венгров на: «batya» (старший брат), «occse» (младший брат), «nove» (старшая сёг стра), «huga» (младшая сестра). Кроме того, у них естъ и общее слово для всех братьев и сестер — testverei.

У нас есть «два глаза», а у ирландцев одно слово: «орган зрения». Один глаз обозначается как «половина органа зрения».

У ацтеков снег, холод, лед обозначаются одним словом. В русском языке — тремя разными словами. А в эскимосском языке существуют особые слова для снега, лежащего на земле, и для снега в воздухе, для снега, несомого ветром и снега талого и т.д., всего почти десяток разных слов. И соответственно снег, лежащий, и снег, летящий, воспринимаются эскимосом примерно как нами снег и лед — в качестве разных (хотя и сходных вещей).

Разные языки по-разному определяют и лингвистические значения языковых знаков, т.е. семантические классы, к которым относят те же объекты. Например, русский язык молнию, волну, пульсацию классифицирует как предметы, ибо обозначающие их слова принадлежат к категории существительных. А язык индейцев Хопи те же слова относит к глаголам и, следовательно, классифицирует это объекты, как действия, процессы (что, наверное, более правильно).

Вообще в языке Хопи существительными могут быть только физические тела, а такие объекты, как «день», «ночь», «полет», «сила» и т.д. справедливо классифицируются, как процессы или действия и относятся к глаголам. Аналогично, у англичан мужской и женский род могут иметь только существительные, обозначающие человека, а также животных. Но последних только в том случае, когда их пол ясен из наименования. (Например, «бык» будет он, и «петух» он, но «cat» — оно, ибо означает и кота и кошку.)

По-разному структурируют разные языки и весь мир в целом. Так, например, нам кажется само собой разумеющимся, что все, что есть в мире, — это или предметы или процессы (действия). Но это потому, что любое слово индо-европейских языков является или именной или глагольной частью речи. А вот в языке племени Нутка, живущих на острове Ванкувер в Канаде, не существует такого деления. И, соответственно, мир не распадается для них на «предметы» и «действия». Все объекты, означаемые словами, воспринимаются как развертывающиеся во времени, т.е. и предметы и процессы сразу. Например, к «дому» можно «идти», в нем можно «жить» (здесь он выступает как предмет). Но о том же доме может говориться, что он «давно домит» (т.е. существует, функционирует в качестве дома), или «будет домить», или «начал домить» и т.д. С нашей точки зрения здесь происходит как бы «оглаголивание» всего мира.

Есть и такие языки, в которых отсутствует непреложное для нас членение мира на носителя действия, действие и его объект. Это, так называемые, инкорпорирующие языки. В них все стороны ситуации сливаются как бы в одно целое, обозначаемое одним составным словом. Например, ситуация «я иду сегодня на охоту» обозначается в них одним словом, вроде «идущий на охоту сегодня», сопровождаемого указующим на себя жестом. Тут весь мир становится как бы царством сложных существительных.

В языках, расчленяющих целостные реальные ситуации на субъекта — действие — объект, тоже могут быть разные подходы к действительности. Например, некоторые языки ставят в центр субъекта действия, кладут в основу восприятия мира схему активного целесообразного действия. Другие языки в основу восприятия мира кладут схему противодействия, выдвигая в центр объект воздействия. Для них мир, это — место, где не столько действуют, сколько «страдают», испытывают на себе внешние воздействия. Если для первых (активных) языков типична конструкция «Кай убил льва», то для вторых (пассивных) основой является конструкция: «Льву причинена смерть через Кая». (Другой известный пример — латинская форма: «Кошка отрублена относительно хвоста», что означает просто: «Кошке отрубили хвост»).

Многочисленные факты, вроде описанных, привели к появлению гипотезы Уорфа. Она состоит в том, что человек вместе с языком получает в наследство определенный способ мышления, определенную модель мира. Он не сознает, что само называние и высказывание уже определенным образом упорядочивают мир, выделяют в нем определенные отношения, разлагают его на определенные классы объектов. Человек думает, что мир, о котором он рассуждает, так устроен, а в действительности так устроен язык, с помощью которого человек рассуждает о мире.

Еще великий немецкий философ Иммануил Кант бился над вопросом: почему мы можем мыслить предметы не иначе как протяженными (по величине: количество), с определенными свойствами (качество) и в связях с другими предметами (отношение), а также в определенной модальности (как действительные, возможные или необходимые)?

Кант отвечал: потому что так устроено наше мышление, таковы его исходные структуры, в которые оно упорядочивает мир. Уорф предложил другой ответ: мышление укладывает объекты в рамки количества, качества, отношений и модальностей, потому что так устроен язык, на котором изъясняется мышление.

Отсюда и ошибки в представлении и в понимании реальности. Начиная от случаев, когда язык неправильно классифицирует семантическое поле значения, и кончая случаями, когда ошибочно определяется сам семантический класс. Примеры ошибок первого типа слова «летучая мышь» (которая вовсе не мышь), «морской лев» (он вовсе не из семейства кошачьих) и т.п. Второй тип ошибок — куда серьезнее: язык неправильно определяет категорию реальности, к которой относится значение слова. Например, «теплота», «жизнь», «мысль» — это формы движения материи. Но они классифицируются индо-европейскими языками как вещественные предметы (т.е. выражены существительными). Отсюда многие века поиски «вещей», которые соответствуют этим названиям, и «придумывание» соответствующих «субстанций», вроде «теплорода», «души», «духа» и т.п.

Другой способ выражения языком тех же форм движения — через прилагательные («теплый», «живой», «мысленный»), т.е. классификация их как свойств какой-то вещи или «субстанции». В истории человеческого познания мира целая эпоха прошла под знаменем придумывания таких «неощутимых сущностей» («эссенций») и «скрытых свойств» для «объяснения» действительности. Например, почему тело нагревается? К нему переходит теплород. Почему человек умирает? Его покидает душа. Вариант объяснений — через «скрытые свойства». Почему магнит притягивает железо? Потому что он обладает свойством «симпатии» к железу. Почему касторка слабит? Потому что она обладает свойством «слабительности» и т.д., и т.п.

Особенно могуче это свойство проявляется в таких языках, как древне-греческий и современный немецкий. В них возможно превращение в существительное (т.е. вещь) и прилагательное (т.е. свойство) чего угодно. Например, субстантивация даже таких состояний как «быть» («бытие» или еще похлеще — «в-себе-бы-тие»). Даже превращение самой вещи в свойство «вещность» и т.п.

Здесь немалую роль играла, по-видимому, и синтаксическая структура индо-европейских языков с их членением на подлежащее — «действователя», сказуемое (само действие) и дополнение (объект воздействия). «Теплород» и придумывался как «носитель» для действия «нагревать тело». Так же как «бог» обозначал субъекта действия «создать из материи животных, растения, человека, весь космос».

Но кто сказал, что весь мир должен распадаться на два рода вещей — активные, которые действуют, создают, организуют что-то, и пассивные, которые испытывают эти действия, формируются, создаются ими? Это говорил язык. Какое бы высказывание об окружающем мире ни строили люди, оно (это высказывание) автоматически разлагало вещи, о которых говорилось, на «действователей» (группа подлежащего) и «страдате-лей», на действие и его объекты (группа сказуемого).