Межгосударство. Том 2 - Сергей Изуверов

Неизвестно какое преодолел антиквар, оказаться в своём в сей, дышал тяжело, должно понимая, вскоре тяжелее. Возня наверху принимала всё более устрашающее. Снова, на сей пуще прежнего, дверцы шкафа, словно кто-то чрез побег. Антиквар со злостью на замерших у прилавков, однако предпочёл предотвращение краха своего немедленному возмездию и тенью старого дуба, мимо ночью почтовая карета, по лестнице наверх. Грабительницы, прихватив попалось под, поскорее вон, поглубже в туман и подворотни. У Вестфалии в руках ничего, у Альмандины – кусок сена, у Монахии свёрнутый в трубку кусок старинного. С большим усилием развернула и все трое над содержимым, соприкасаясь. Пергамент пуст. С обеих сторон никто не озаботился написанием каких бы то ни откровений или стихов, начертанием пути к сокровищам. Разочарованно вздохнув, батолиты лист в прежнее, стали расходиться в разные, ссылаясь на неотложные. Альмандина сказала, заругает мать, Вестфалия должна что-то для отца (помощника пристава Мясницкой), Монахия сказала, плохо себя, пойдёт поищет цепь. Альмандина и Вестфалия услыхав поморщились, но ничего не. Альмандина в сторону, убедившись, подруги канули в туман и вокруг не горит ни одного, нырнула в переулок, направилась к дому антиквара. Постучала бронзовым намеренно для. Открыл сам. Снял шляпу и сюртук, облачился в домашний засаленной наружности. Скорее всего сегодня, Альмандина, оказавшись в передней. Желалось бы продолжать получать сведенья о её, антиквар. В таком случае желалось бы дополнительных денежных компенсаций. Компенсациями я вас не обижу, однако взамен потребую развёрнутого доклада один раз в два. Обещаю надбавку за самоотверженность. Себя отвергать особенно не стану, однако в меру сил может и отвергну. Оба собеседника чинно, Альмандина вышла. Вестфалию тяжелее уличить во лжи и двурушничестве, объявленная цель могла подразумевать угодно, от рисования поясного городового Лохматкина до хлопот о блошиной охоте. Мясницкая часть отвечала за выколотую. Вестфалия через дворы к Подколокольному. В тёмных углах копошились, сообразуя свою, совершенно особенную жизнь, мало кем изученную, понятую и описанную в литературных журналах. Детей рожали с охотой, с ними больше. В холстину малость жёваного хлеба, младенцу в рот, тогда проживал на два дольше. Попрошайничали и с мёртвыми, жертвователю через обмотки не слишком, пока трупик не начинал. Покуда младенец жив, многие щипки, в надобный жалобно. Менее размеренное обитание между тремя квазиуглами магической фигуры, трактиры «Сибирь», «Пересыльный» и «Каторга». Последний пристанищем самых воров, предпоследний нищих, первый и так и сяк. В последние два стараниями Изамбарда в эту святую силилось вклиниться ещё под названием «Воинбург», поскольку размещение соответствовало «Утюгу», общественность жаловала не. Унывать не в обыкновении. Вестфалия в Подколокольный напротив Подкопаевского. С площади туман в лицо, изгоняли оттуда костры, жглось более чем где бы то ни. От жара на рынке почти не было снега. На площади как и обыкновенно кишел, замысливая авантюры и скверные дела, питаясь. Последнему весьма торговки. Наличествовали в великом, клубились и сбивались в стаи. Рассаживались рядами на громадных чёрных чугунных, в них торгуемый. По большей части всевозможная снедь особого, подавали и продавали только, строго надзирали соответствующие чины, регулярно из Петербурга. Протухшая сжаренная колбаса, тушёная картошка с кожурой, прогорклое сало, требуха, не промытая с жёваной давеча на лугу, птичьи шеи, множество составляющих, составленных из других составляющих, не имевших верного и устоявшегося. Самым ходовым мешанина из объедков, как бульонка или «собачья радость». Ели все, состязались, кто больше ингредиентов. Тарелки с бульонкой у торговок, под честное и почти всегда. Подле рынка навес народной столовой. К нему иная публика, считающая себя более, фантастическое заблуждение и незнание философских основ окрестности, готовая выложить малость копеечных, супом и получить на второе грушёвый, варила тамошняя повариха. В основном из бедных студентов, низкочинцев, семинаристов, энциклопедистов, похитителей английских проституток и «бывших». Именовались спившиеся актёры, литераторы, смысл жизни бедняги, ведущие когда-то приличествующее человеческому, опять же по их скудоумному, впоследствии канувшие в бездны жалостливой выколотой. С вокзалов и пересыльных станций стекались бывшие крепостные, толпясь под навесом ждали прихода подрядчиков и субподрядчиков. Являлись в назначенное, иногда неожиданно, порой с собой целые артели землекопов, плотников, каменщиков, пастухов, мебельщиков и болтунов. В начале столетия Хитров рынок и затевался как этакая негласная труда, потом по краям окружили двух– и трёхэтажные, кишащие многими, умещались в плотном соотношении, на собственных лохмотьях, чуть позже появился туман. В нём сновали последние, являя собой основных окрестных, безутешных мечтателей и распространителей неназываемой прелести, бескрылых архангелов зла, умеющих доставать из воздуха огненную спицу, бестолковых хранителей меди и тайны тумана, сами собой и являвшие, торговцы секретами конца общественного порядка, исторгатели неизъяснимого зова, на который прочие вынуждены были давать ответ, менестрели, своими квазисагами предвосхищавшие жалобы на собственное неподчинение, марксисты не читавшие Маркса, воссоздающие собственную мгновенную цепь событий и запутывающие её за собой, адепты маленьких комнат, пастухи клопов, созерцатели изнутри, крестоносцы без исподнего, во всякое время мёрзнущие от холода доспехов, взятые из областей насилия наблюдатели, перевезённые в тонкостенных вагонах в святую обитель, жерди огородных пугал, цепляющиеся плечами, рассчитывающие хорошо подкормиться и прильнуть к вечности, безмолвные жертвы не обременённой рефлексией простоты, герои пьес, не требующие платы за своё время и похищение образа, молодые и старые солдаты вселенной в борьбе воровства с пламенем костров, скрипучие лестницы вялой похоти в замке вербовщика душ, неровные сферы ночных побегов, причуды истории, придумавшие стрелять в живот и бить по темени, разновидности небесных чинов, не знающие слонов и не боявшиеся их, запятнанные величием христарадники с иглами, эсперантисты без исторического прошлого, радетели свечного сала, несгибаемые оторопью при виде пушечных жерл, призраки среди призраков, намеревающиеся жить вечно. При взгляде на себя умели превращаться в тени и пропадать в крытых галереях на каменных столбах, многие по необходимости заменяли и на своих плечах навесы и настилы, по тени имевшие бо̀льшую надобность посещали женщин и заведения, укладывались спать и забываться. В тени не Рудников и Лохматкин, скорее терракотовых воителей и сморщившихся от тумана драконов, самый туман и стерегли, выворачивали тем, кто туда прятал. Любопытство здесь не только убивало, но и сбрасывало тело в подвал или Яузу. Как теперь, Вестфалия намерение попасть в Кулаковку, то же самое что «Утюг», не так просто осуществить. Выходящее острым концом на площадь множество входов, не все Вестфалии. Как вскоре из передвижений, интересовали две двери, обе во дворе, скверном, заметить. Вела бесстрашным манером, вероятно, местная публика знала отца, касательство к помощнику пристава Дёмину, не трогала до лучших. В обе пробиться используя разную. В дверь подле бочки для дождевой, поутру лакали перепившие фартовые, трижды левой, спиной, семь правой, лицом, несильный лбом, приседание, указательный палец правой в дыру на месте ручки, задерживается на семь, совершается стук этим же, согнутым пополам. Никакого. Вестфалия перебегала, на галерее и ничем из ряда в этой. Кулаками по первому без премудростей. Перебежку три, пока из третьей на галереи, не имела касательства, седобородый, за пояс и молниеносно не затащил. Наружу через сорок из двери возле дождевой. Монахия скользящим французской отравительницы на Яузский бульвар. Местность почти от тумана, разве набегал с реки. Вдоль красивые дома консистентблагочинных. Купцов, владельцев доходных, генералов и прочих зажиточных, думающих, Жанна д’Арк имела к искуплению всего и не гнушающихся взятки. Среди них особнячок помощника пристава Мясницкой Семёна Кузьмича, сына Кузьмы, внука Варлаама, правнука Мефодия, праправнука Ории. Подобное в части нельзя исходя из размеров единственно жалованья, но на взяточничество (сламдовство) рано. Дом по части наследства, сказать по части дарения от пожилого, таким образом желал добиться разных, одной покровительство психиатрической на Зубовском. Монахия в калитку, взошла на крыльцо и постучала в. Отворила Герардина Фридриховна, гувернантка Вестфалии, дальняя из противолежащей линии семейства, фамилиями Иессеевых и Неубау. Что ты принесла мне? – Герардина. Вот. Монахия протянула. Это точно он? Думаю да. Тяжело раскручивается и пуст, как вы и. Хорошо, можешь войти. Монахия вошла, гувернантка затворила. Высокая надменная с тяжёлыми веками и складками у рта, убранными в строгий пучок и безукоризненной. Помощник пристава понимал, не он взял в свой и дал место, держит их всех из неизъяснимой и не присущего милосердия. Герардина знает, что знает Вестфалия. Монахия знает, что Герардина знает, что знает Вестфалия и знает, что Альмандина знает о том, что Герардина знает о том, что знает Вестфалия, однако по-своему. Готов ли мой чай? Морщится, не терпит обращённых к ней, манит Монахию в кухню. Даёт отвар, с брезгливостью как жадно, после на Герардину. Что-то ещё? – гувернантка. Нет. Тогда можешь. Монахия кивает, через переднюю из дома. Дверь за спиной, сбегает по ступеням крыльца, нагибается, шарит под и извлекает на свет длинную в ржавых подтёках из тонких звеньев, с ней на бульвар, идёт в сторону Проломной заставы.