Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 2 - С. Т. Джоши
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заметьте, Лавкрафт не ударился, как многие, в политэкономическую крайность после внезапного разорения – к социализму он присматривался отнюдь не из личных переживаний. Во-первых, без денег, работы и крыши над головой он не остался (на фоне остальной страны и даже нескольких друзей уж точно), во-вторых, коммунизм он считал неработоспособным и губительным для культуры (тогда как итоговый строй Рузвельта – недостаточно либеральным, хотя в Новом курсе видел единственный выход для экономики).
В целом неудивительно, что Лавкрафт повернулся влево. В тридцатых антикапиталистические идеи и политтеории набирали популярность, да и у Лавкрафта было свое видение социализма с примесью аристократичности от его прежних взглядов. На последнем долго не задержусь, а вот первое я рассмотрю отдельно.
Благодатной почвы для социализма и коммунизма в США никогда не было, но, скажем так, временами нелюбовь к ним ослабевала. Двадцать лет с начала века социализм уверенно поднимал голову: политический вес набирала организация И. Р. М. («Индустриальные рабочие мира», 1905), выступающая за профсоюзные стачки; на выборах в 1912 году независимый кандидат Юджин В. Дебс набрал почти миллион голосов. Однако после Первой мировой войны истерия по «красным» загнала социализм в тень почти на десять лет, срезая на корню всякую радикальную мысль.
Депрессия же его оттуда вывела, и социалисты вкупе с пролетариатом стали требовать улучшения условий труда. Норман Томас, кандидат от них на выборах, набрал в 1932 году почти девятьсот тысяч голосов – это немного, но лучший его результат (без Томаса не обходилась ни одна президентская гонка с 1928 по 1948 год). Не осталась в стороне и интеллигенция, заглядываясь то на умеренный, то на марксистского толка социализм, то на чистый коммунизм. Лавкрафт как-то писал:
«Фактически сегодня вся писательская элита с критиками придерживаются радикальных взглядов. Драйзер, Шервуд Андерсон, Хемингуэй, Дос Пассос, Истмен, О’Нил, Льюис, Максвелл Андерсон, Маклиш, Эдмунд Уилсон, Фейдимен. Им нет конца… Цвет общества – не рабы привилегий и сиюминутной выгоды – постепенно переходят от слепой классовой иерархии к трезвым взглядам, к системе, где на первом месте стоят симметрия и стабильность всего общественного организма»2.
Словом, взгляды Лавкрафта изменились кардинально – видно это как минимум по контрасту между его колкостями в сторону «незаконной И. Р. М.» из очерка «Большевизм» (Conservative, июль 1919) и цитатой из их гимна «Спасибо, Боже, что я босяк!» в письме 1936 года3.
Впрочем, перемены зрели в нем долго, поначалу совсем неохотно. По-видимому, подтолкнули к ним и обстановка, и то, что на фоне кризиса бедственное положение Лавкрафта грозило ухудшиться – и он наверняка искал выход. Президент Гувер, убежденный волюнтарист, не считал, что власть вправе регулировать уровень безработицы. В 1928 году Лавкрафт его поддерживал, а через несколько лет заклеймит едким народным прозвищем «Let-‘em-Starve Hoover» – «Гувер по кличке „пусть голодают“». Злодеем, впрочем, Гувера не назвать – скорее просто нерешительным политиком, который не осознавал масштаба проблем в стране и без должной гибкости ума не мог найти смелого решения. Даже Рузвельту и тому хватило духа только удержать экономику от развала, а точку в Депрессии, как известно, поставила уже Вторая мировая война.
Первые намеки на перемены в Лавкрафте появляются в январе 1931 года:
«Нравственному идеализму социализм нужен как нечто возвышенное и поэтическое, якобы связывающее всех людей друг с другом и со вселенной. Жесткий реализм постепенно к нему склоняется как к единственной регулирующей сдержке, способной уберечь наше благодатное в культурном плане, но расслоенное общество от недочеловеков, которых механизация труда и, как итог, голод с нищетой рано или поздно могут довести до восстания»4.
Из этого абзаца и всего письма отлично видно, что Лавкрафту куда ближе второй тезис, а благополучие «плебса» его не заботит – другое дело бунт, в пламени которого этот плебс сожжет интеллектуальный мир. В конце концов: «Я волнуюсь только за цивилизацию»5 и «В общественных и политических вопросах я озабочен лишь сохранением высокой культурности… В сущности, аристократизм я чту как концепцию, не питая интереса к самим аристократам. Не важно, за кем именно превосходство, главное, чтобы оно существовало – выраженное интеллектуально и эстетически»6. Иначе говоря, Лавкрафт мечтал о культурном укладе, в котором нет препон умственному развитию и фантазии, на свет появляются бесценные произведения искусства и чтутся «цивилизованные» нормы поведения и ценности. Почти всю жизнь он верил, что добиться этого можно, лишь возродив классовую аристократию. В таком случае либо случится расцвет меценатства, либо зародится новый ренессанс, к которому по определению будет тяготеть все общество. Меньше всего Лавкрафт стремился к разного рода революциям и до конца дней питал отвращение к большевистской России, претерпевшей культурный крах (что никак не приблизило экономических реформ, которые партия якобы ставила во главу угла). Пересматривать взгляды на аристократизм Лавкрафт будет несколько лет и в 1936 году наконец-то их обозначит на бумаге:
«…чтил я на самом деле не аристократизм, а присущий ему набор человеческих качеств… Достоинство аристократа, впрочем, заключается только в психологии искреннего незапятнанного бескорыстия, честности, крепкого духа и щедрости – все, порожденное хорошим образованием, совершенной экономической стабильностью, прочным социальным положением. ВСЕ, ЧТО ДОСТИГАЕТСЯ И ЧЕРЕЗ СОЦИАЛИЗМ»7.
Подробно политические убеждения Лавкрафта раскрываются, увязываясь с его философией и моралью, в споре с Робертом И. Говардом о преимуществах цивилизации перед варварством. Писатели диаметрально расходились во многих взглядах и дискутировали на этот счет. Материя или сознание? Периферия или город? Все в таком духе (тезисы, разумеется, не столь однобоки). Здесь я не соглашусь со сторонниками Говарда, что если кто и вышел победителем из их полемики, так это он. К слову, споры иногда накаляются и грозят скатиться практически в перебранку, хотя оба якобы пишут со всем уважением. А в дискуссии Лавкрафта с Э. Хоффманом Прайсом о том, бульварная или обычная литература лучше, вообще ничью сторону не занять – там одна пристрастность.
Спор с Говардом начал Лавкрафт, оправдывая защиту своего эталонного политического строя, при котором все лучшее от цивилизации, культуры и умственного развития якобы расцветет в ярких красках.
«Осознав культурный потенциал человечества, нельзя опускаться до примитивных вкусов недоразвитых масс. Цивилизация, которая только работает, ест, пьет, плодится, плюет в потолок и ребячится, вообще не имеет права считаться цивилизацией. От ее представителей ровно столько же пользы, как если бы их
