Камень и боль - Карел Шульц

1 Столько сколько (лат.).

Прелат Теофило Капицукки астматически засипел, сложил тучные руки на коленях и погрузился в мечты, следя за боязливым бегом перьев по пергаменту. Кардинал Ипполито д'Эсте! Капицукки знал связанную с ним историю, как и все в Риме, - это была история, достойная Феррарского двора.

Кардинал имел всех женщин, которых желал, потому что был жесток и хорош собой. При дворе герцога жила молоденькая сестра Лукреции - Анджела Борджа, ослепительно прекрасная, как все, принадлежащие к роду папы Александра. Она была жестока и хороша собой и отвергла домогательства кардинала. Тут нашла коса на камень - оба непримиримые и страстные, оба неуступчивые. Кардинал, оскорбленный и взбешенный отказом, не понял, в чем дело. Но женщина в таких делах видит дальше мужчины. Она знала, что любовь их была бы беспрестанной борьбой, кошмаром, опустошеньем. Между тем кардинал продолжал страстно мечтать - и не только о чудной любовнице, способной дать наслаждение, но и о гордой, властолюбивой подруге, чей борджевский характер будет ему в помощь на пути к высшим целям. Нежно и страстно нашептывая о любви, он в то же время нашептывал и о будущей папской тиаре, которую вновь озарило бы золотое сияние Борджа. Она отвергала, и ее сопротивление переросло уже в ненависть. Она чувствовала к нему тем большее отвращение, чем ясней понимала, насколько они с ним друг на друга похожи. Распутная и вероломная, она презирала его за распутство и вероломство. Сластолюбивая, она ненавидела его за сластолюбие. Слушая его страстные речи, она словно глядела в какое-то страшное, холодное зеркало. И узнавала там свою собственную опустошенность. Она испытывала разочарование не в нем, а в самой себе и потому ненавидела его, а не самое себя. Уходила к себе в комнаты, словно отравленная его словами, и долго сидела там одна, подперев подбородок узкими ладонями и глядя в черную тьму такими расширенными глазами, словно глядела в огонь. Ей было ясно, что, полюбив его, она не познала бы ничего другого, как только самое себя и всю печаль своих мечтаний. А он не понимал, потому что был жесток и хорош собой. Ее отказ только сильней разжигал страстное желание, жалящее его. Он приказал своему придворному - Лодовико Ариосто - сложить канцону, сообщающую Анджеле Борджа о клятве, которую он дал себе, - овладеть ею, хотя бы это было трудней, чем завоевать весь мир. Лодовико Ариосто, которого кардинал кормил одним черствым хлебом, обидами и жалкими подачками, сложил, чтоб лучше выслужиться, прекрасную, изумительную канцону и продекламировал ее под ласкающие колебания лютневых каденций, среди тяжелого благовония феррарских роз, но Анджела закусила свои гордые губы до крови и ушла, не дожидаясь конца.

При дворе Альфонсо был князь Джулио, брат Ипполито, неженатый юноша, полный девичьей свежести и неги. Она влюбилась в него, оттого что трогательная робость и нежная, исполненная пылкого, благоговейного преклонения застенчивость так уравновесила неистовый напор кардинала, что это дало ей возможность снова найти себя. Девичьи руки его были алебастровой белизны и отличались хрупкой прозрачностью, выдававшей голубую сеть жилок, лицо его, чистое и целомудренное, обрамляли мягкие кудри волос, падающих волнами на стройные плечи, но очаровательнее всего были глаза, ясные и невинные, без единой тени лукавства, всегда устремлявшие на нее взгляд, полный стыдливого пыла, глаза глубокие и задумчивые, склоненные вежды любви, огонь сдержанности и нега мечтаний, взгляд из великих глубин и далей, взгляд - тихая ласка, любовный сонет, рыданье и счастье. Она послала ему локон от своих бронзовых волос, золотую ленту, которую носила на голой груди, и письмо. Джулио оставил себе локон, ленту и письмо и с тех пор стал мечтать не только о сладостях любви, но и о кардинальском пурпуре, так как принадлежал к роду д'Эсте, - которого Юлий не любил, - только был незаконнорожденным отпрыском герцога Эрколе и придворной девицы Изабеллы Ардуино. Смешон стал ему теперь брат Ипполито, ему, юноше, еще доверяющему залогам любви.

А в это время между Анджелой Борджа и кардиналом Ипполито разыгрывалась мучительная драма, - судорожная страсть, ненависть и желанье друг друга, тайные потрясенья, такая сложная, жестокая драма, что и мука становилась в ней наслажденьем. Но одинокий Джулио, юноша девичьей неги и прелести, ни о чем не подозревал, ему было довольно, что у него - лента, локон и письмо. Он воображал, что можно навсегда овладеть женщиной при помощи одной ночи и объятья. И ночь эта должна была стать для него празднеством, которое обеспечит ему также кардинальский пурпур. Этому празднеству он радовался заранее.

И празднество было устроено, на нем игралась "Ослиная комедия, или Азинариа", составленная по бессмертному Плавту, с многочисленными танцевальными и прочими интермедиями. Радовались и Джулио и кардинал. А после представления был бал, Ипполито танцевал с Анджелой и опять спросил ее, подарит ли она ему нынче ночью счастье. Тут в ней вспыхнуло все ее борджевское высокомерие, и она, обжигая его взглядом, ответила, что ей никто не может дать столько счастья, сколько доставляет один только взгляд его брата Джулио. После этого кардинал перестал танцевать и вышел из зала, чтобы приготовить месть.

"Не помогла канцона, поможет сталь", - сказал он себе. Актеры из "Ослиной комедии" были для него просто смешны, он о зверях думал. Гон по лесным оврагам был ему больше с руки, чем придворный бал в честь рода д'Эсте. Поэтому на другой день, во время травли волка, он приказал своей свите загнать Джулио, который был робок, как девушка, и плакал, в лесную трущобу. Там брат-кардинал пошел против брата-священника и, кипя от ярости, приказал выколоть ему глаза. Потому что эти глаза притянули к себе Анджелу больше, чем все тело кардинала, честные и невинные, склоненные вежды любви, каждый взгляд их - пылкий любовный сонет; Анджела должна была получить их на золотом блюде, как презрительный подарок кардинала. Джулио кричал не своим голосом, это сделали острым сучком, но один глаз все-таки заслонил ему ангел-хранитель своими воскрылиями, так что Джулио был ослеплен не вполне, в углу правого глаза сучок соскользнул, разорвав щеку до кости. В таком виде Джулио принесли пред герцога Альфонсо, который прекратил охоту и проклял обоих своих братьев-священников. Джулио, мечущийся в муках боли и тьмы, со слезами обещал вернуть ленту, локон и письмо, но кардинал Ипполито стоял гордо, уже не в охотничьей куртке, а облаченный в кардинальскую мантию, потому что никто не смеет поднять руку на князя церкви, под страхом навлечь на себя страшнейший ее гнев. И герцог Альфонсо плюнул на землю перед кардиналом и повелел в наказание вывести его за городские ворота, в изгнание, имея в виду курию и Рим. И так кардинал Ипполито, в наказание, был возвращен в Святую коллегию, к папскому двору, а Анджела Борджа, отвернувшись с пренебрежением от Джулио, который между тем все больше слеп и слишком по-детски и беспомощно просил ее отомстить за него, вышла замуж за воителя графа Алессандро Пио Сассуоло, бойца из рода князей Капри.

Это маленькое происшествие долго занимало умы в Риме, и сам прелат Теофило Капицукки сочинил на эту тему несколько насмешливых эпиграмм, которые имели такой успех, что кардинал Ипполито заплатил большую сумму денег своим шпионам, чтоб они установили, кто автор. Прелат Капицукки помог обнаружить сочинителя, не только отделавшись таким путем от одного из своих врагов, но еще получив подарок от кардинала. А сам продолжал развлекаться. Развлечения прелата Теофило отличались всегда тихим, скрытным и незатейливым характером. Развлекался он и сейчас. Тем, что в ожидании прихода приятелей с удовольствием считал хищные шаги за дверями. А приятели все не шли...

Свинцовый зной отнимал дыханье. Губы прелата тихо шевелились. Ближайшие писаря уже готовились произнести: "Amen!" - как только слова его молитвы станут более внятными, потому что он, конечно, читает наизусть какую-то часть своей службы, но никто не мог различить ни словечка в его шепоте, который вдруг прекратился, после чего одутловатое лицо прелата стало спокойным и довольным, - явное доказательство того, что молитва оказалась доходчивой, ведь в этом душном пареве да при его мучительной астме молиться нелегко. Они тотчас опять склонили головы над пергаментом и принялись усердно выводить красивые буквы. Отпущения для всего христианского люда, каждый имеет возможность за определенное пожертвование получить отпущение грехов, приняв этим участие в построении собора, великолепней которого не будет во всем мире. Рим уже полон художников. Тысячи рабочих стекаются со всех краев, знаменитейшие художники со всей Италии съезжаются в Рим для украшения базилики. Индульгенции нагромождаются - неполные, полные, на месяц, на сто, на двести, на триста лет, - кто не поспешит воспользоваться такой возможностью откупиться от мук чистилища, отменить кару за свои грехи? Проповедниками кишат дороги во все страны, а здесь писаря усердно пишут, задыхаясь от жары, спины промокли от рвения и усилия, пишут так усердно, что не могли сказать "аминь" в ответ на молитву своего прелата.