Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - Гавриил Александрович Хрущов-Сокольников

Подобные вызовы на суд Божий и в те времена бывали не часты, и такой поединок допускался только с разрешения государя.

— В чём же ты обвиняешь моего слугу и двухсотенного Седлецкого?

— Говорил он, государь, при послухах (свидетелях), что будто я со всеми товарищами вчера, ещё до начала боя к немцам переметнулся и, не принятый ими, вернулся вспять, и то бесчестие мне и всем моим товарищам могу только смыть кровью лжеца и хулителя.

Дело было весьма серьёзно. Подобное обвинение в измене на другой день после боя было самым тяжким оскорблением, которое мог нанести один витязь другому. Оно могло быть смыто только кровью или позорным наказанием солгавшего перед всем войском.

— Позвать сюда Седлецкого, — приказал Витовт.

Поддерживая в своём войске воинский дух и честь рыцарства, великий князь строго следил за подобными изветами и всегда лично разбирал дела чести. Через несколько минут Седлецкий был найден и приведён великокняжеской стражей. Он не знал, зачем зовут его к государю и вспыхнул, увидав перед ним Жижку.

Смутная история вчерашней попойки мигом пришла ему на память. Он чувствовал, что погиб, но решился лгать теперь до последнего, надеясь хотя бы нахальством спасти свою голову. Он знал, что великий князь не любил шутить в подобных делах и что малейший неверный ответ, малейшее колебание могут стоить ему жизни или свободы.

— На тебя бьёт челом рыцарь чешской короны Ян Жижка из Трочнова, — начал Витовт, пристально вглядываясь в лицо Седлецкого, — что ты облыжными речами укорил его честь и при послухах называл его изменником и предателем. Что скажешь ты на это?

— Не отопрусь, великий государь, от слов моих, — с напускным жаром воскликнул Седлецкий, — хоть говорил эти речи не в полном разуме, а выпил после боя три чары мёду хмельного, а всё не отопрусь от своих слов. Истинно так: обозвал я этого гостя-рыцаря изменником и говорил я, что он ездил до боя к магистру крыжацкому и меч свой продавал, и своих товарищей, да крыжаки ему не поверили, и с великим бесчестием из своего стана изгнали. Так говорил и от слов моих не отпираюсь.

Седлецкий совсем оправился и смело глядел прямо в глаза Витовта.

— Откуда же ты знаешь про это? — спросил уже гораздо мягче великий князь. Уверенность, с которой говорил Седлецкий, на него и на всех подействовала как-то успокоительно.

— Он лжёт как пес! — резко крикнул Жижка и бросил к ногам Седлецкого свою железную перчатку.

— Молчи! — крикнул на него Витовт, — теперь я говорю, твой черёд будет.

— Откуда ты мог узнать эти подробности, ты же ведь не был в стане рыцарей? — снова спросил он у Седлецкого.

— Мне один из пленных, что кнехтом был при великом магистре, вчера рассказал, когда рыцарь, — он указал на Жижку, — хотел его уже пленного, как опасного послуха, прикончить…

— Он снова лжёт! Лжёт как пес! — опять вырвалось у чешского рыцаря.

Витовт не обратил на его восклицание никакого внимания.

— Где же этот пленный? Веди его сюда, пусть он подтвердит крестным целованием свои слова и тогда ты прав перед Богом, перед ним, — сказал Витовт и указал на Жижку.

— Я не могу этого сделать, пленный умер на заре от ран и усталости, но клянусь шляхетским словом, я не утаил и не прибавил ни слова!

— Клянусь своим рыцарским мечом, пятнадцатью честными ранами, которые покрывают мою грудь, что я не был в стане рыцарском, что не замышлял измены, что этот шляхтич лжёт как смрадный пес!

В толпе придворных и витязей, окружавшей князя, послышались смутные голоса, одни держали сторону Седлецкого, другие — чешского рыцаря. Жижка в порыве бешенства сжимал рукой рукоять меча, готовый броситься на своего оскорбителя.

Седлецкий, решившись сыграть опасную роль до конца, бодро держался прямо против своего соперника, хвастливым жестом положив руку на эфес своей раззолоченной сабли.

Витовт подумал несколько минут и, наконец, махнул рукой. Шум и разговоры мгновенно умолкли.

— Тут быть не может середины! — медленно произнёс он. — Один из двух предстоящих благородных витязей наущенный дьяволом, изрыгает ложь перед лицом нашим. Судить меж них может один Господь Бог Всемогущий, а посему повелеваем: быть меж них Полю по обрядам и уставам рыцарским, и не позже как завтра после обеден. Аминь!

— Поле! Поле! — загудело в толпе. Но Витовт уже не слушал более, ему давно надо было идти переодеться, чтобы поспеть на почётный стол к королю Владиславу-Ягайле.

Глава XX. Поле

Как ни храбрился пан Седлецкий перед великим князем, но когда было произнесено бесповоротное решение — быть «полю», или «судебному поединку», то окончательно упал духом.

Чешский рыцарь, хотя и одноглазый, казался ему чем-то вроде Голиафа и Самсона, и он теперь с ужасом видел, что, спасая свою жизнь и честь перед лицом великого князя, он тем самым отдавал себя всецело мести врага, который, разумеется, не пощадит его[110].

Мрачный и угрюмый, сидел он в своём шатре, когда вечером этого же дня к нему пришли два судебных пристава, с объявлением времени и места боя. Оружием были назначены мечи одинаковой длины и тяжести, доспехи — по желанию, щиты же и кинжалы в левой руке не допускались.

Приставы потребовали, чтобы в тот же вечер ещё «до звезды» Седлецкий назвал своих поручников, т. е. свидетелей для подписи грамоты и присутствия при самом «поле». По приказанию князя, место было указано на три полёта стрелы от Танненбергской церкви, на ровном зелёном лужку у озера, время — тотчас после ранних обеден.

Когда приставы ушли, Седлецкий словно очнулся. Он знал, что ему надо искать поручников, но не знал к кому обратиться. В литовско-русском войске у него совсем не было приятелей. Надменное обращение и, главным образом, хвастовство оттолкнули от него скромных суровых литвинов, а русские, видя в нём завзятого латынщика, чурались его. Да он и сам не пошёл бы