Антология восточно–христианской богословской мысли, Том I - Сбоник

Как было бы хорошо, если бы ум твой, свободный от ненависти и страстей, отыскал истину в наших словах! Но он не заботится о том и опять направляет это к тому же, что ему нравится. Ибо говорит: и это подобно тому, что уже было сказано; хочет, как бы сделав ограничение, не видеть никакого различия в словах апостольских и евангельских Писаний; и это тот, который, быть может, хвалится тем, что ратует против Ария, Евномия и других ересиархов. Это он; я же говорю, что я настолько же далек от того, чтобы говорить, что природы взаимно ограничивали одна другую, что допущено смешение, слияние или превращение, насколько он далек от истинного образа мыслей. Мы не устраняем различного образа выражений; знаем, что некоторые из них таковы, что говорят прилично о Боге, другие приспособлены к человеческой природе; первый соответствуют великой славе, последние же мере истощения. Повторяем, что их мы не распределяем между двумя лицами, во всех отношениях различными одно от другого. Если един есть Господь наш Иисус Христос, и едина вера в Него, и едино крещение, то одно должно быть и Лицо у Него, как у одного. Поскольку Бог есть и человек вместе, и Он обнаруживает Себя даже без укоризны, потому что Сам употребляет слова или достойные Бога, или приличные человеку, то Божественное и неизреченное естество ни в каком отношении не уменьшается сравнительно с Отцом из‑за того, что говорится о ней мыслимое о человечестве, не отрицается вера в домостроительство с плотью от проповедания, что Бог с тем, что Он есть по Божеству, сделался вместе и человеком, подобным нам. Итак, все принадлежит одному Христу — и то, что приличествует Богу, и то, что относится к человечеству. Если Слово, происходящее от Бога–Отца, не сделалось человеком, то не должно говорить о Нем человечески, как о нас. А если истинно, что Бог сделался непричастным плоти и крови, подобно нам, и во всем уподобился братии (Евр. 2, 12–14), то есть нам, то зачем так неразумно порицают премудрое домостроительство, отказывая в человеческом названии, и скромность речи, говорящей о домостроительстве, усиливаясь разуметь о другом отдельном от Сына, об образе раба, как говорят они сами? Вполне неразумно делать вид, что боятся безумства еретиков, и в то же время дозволять себе понимать предание истинной веры вне благоприличного смысла. Лучше и разумнее будет, если сказать, что человеческие названия приписываются не другому лицу, мыслимому особенно и отдельно от Сына и, как у них принято говорить, образу раба, а преимущественно мере человечества Его. Ибо Тому, кто Бог и человек вместе, должно приписывать оба рода названий. Но я дивлюсь, каким образом он [Феодорит] и сам представляется исповедающим единого Христа, Который есть Бог и человек вместе, несмотря на то, как бы вдруг позабывши то, что, полагаем, хорошо знает, снова делит одного надвое. Ибо предлагает слова: «О дни же том или о часе никтоже весть, ни ангели, иже суть на небесех, ни Сын, токмо Отец» (Мк. 13, 32). Далее присовокупляет, что Слово, рожденное от БогаОтца, есть Премудрость, Которая должна предузнавать все будущее, и говорит: «Итак, неведение принадлежит не Богу–Слову, но образу раба, который настолько имел знание в то время, насколько открывало Ему обитающее в Нем Божество. Это же должно сказать и о прочем, подобном тому». Итак, ежели не лжешь, говоря, что единое есть Господь и Иисус Христос, то зачем различаешь и не стыдишься называть двух сынов? Не ясно ли произойдут два, если тот, кто имеет ограниченное знание, не одно и то же с тем, кто знает все, если кто совершен в премудрости и знает столько же, сколько Отец, не одно и то же с получающим откровение по частям? И если есть един, един по причине истинного соединения и нет другого в отдельности, особенности, то выходит, что ему принадлежит знание и вид незнания. Итак, знает Сам по Божеству, как Премудрость Отчая, но, став на уровень неведущего человечества, домостроительственно совершает то, что свойственно и другим, хотя, как я сказал прежде, нет ничего, чего бы Он не знал, но все знает с Отцом. Ибо зачем Он называется чувствующим голод (Мф. 4, 3), утрудившимся от пути (Ин. 4, 6), коль скоро Сам есть жизнь и Бог животворящий, Сам есть хлеб живой, сходящий с неба и дающий жизнь миру и, наконец, Сам Владыка добра (Ин. 6)? Затем, чтобы веровали, что Он поистине сделался человеком и усвоил Себе человеческое, имеет постоянное пребывание в совершенствах Своего естества и безразлучно содержит то, в чем всегда и был, есть и будет. Кто сказал, что откровение дано природе раба обитающим в ней Богом, притом откровение ограниченное, тот уже превращает Еммануила в пророка нашего, богоносного человека и нечто другое. Далее думает, будто говорит нечто остроумное и неопровержимое. «Если Божие Слово восклицает, — говорит он, — «Отче, аще возможно есть, да мимо идет от Мене чаша сия», то, во–первых, Оно разногласно с Отцом и неправедно молится о том, чтобы не испить чашу, зная, что Его страдания принесут спасение миру». Итак, пусть и он нас выслушает в свою очередь, блуждающий в непотребных умствованиях: поскольку ты думаешь, что должно удалять от Бога–Слова такие выражения и усвоять их одной природе раба, то не дробишь ли снова одного на двух сынов? И кто из людей умных не сознает очевидности этого? Может быть, кто‑либо, разделяющий твои умствования, скажет, что невероятно и несообразно со здравым смыслом, чтобы образ раба избегал страдания и казался в противоречии Отцу или даже обитающему в этом образе Слову. Думаю, что Он знал, что страдание Его спасительно для всего небесного и земного, и принесет жизнь тем, которые подчинены смерти. Говорит: должно было здраво взглянуть на объятого великим страхом и готового повиноваться Божественному мановению. Скажи пожалуйста, неужели ты не чувствуешь, что безрассудно пустословишь? Что значит эта нелепая неосновательность мыслей? Я без замедления сказал бы, что малозначительно в Слове, рожденном от Бога, все человеческое. Я спрошу, кому принадлежит истощание и кто понес его добровольно? Ибо если, как они говорят, природа раба, которая происходит от семени Давидова, то каким образом или при каком условии дошла она до истощания, если была воспринята Богом? Если же называется истощившимся Слово, Которое существует в одном образе и равенстве с Богом–Отцом, то опять каким образом или по какому условию истощилось, если избегало истощания? Приписывать истощание Богу–Слову, Который не знает превращения или страдания, — значит заключать и говорить нечто о человеке по домостроительственному присоединению к плоти. Хотя Он и сделался человеком, однако же сущность таинства никаким образом не вредит Его природе. Он пребывает тем же, чем был, даже и отдаваясь человечеству для спасения и жизни мира. Поэтому, относя евангельские и святых апостолов слова не к двум лицам, но к единому Христу, и Сыну, и Богу, мы и не уменьшаем Божественное Его естество, и славу ради Его человечества, и не отвергаем домостроительства, но веруем в воплощение самого Слова, ради нас совершившееся.

Кто дерзает называть Христа человеком богоносным, а не, лучше, Богом истинным, как Сына единого [со Отцом] по естеству, так как Слово стало плотью и приблизилось к нам, восприяв нашу плоть и кровь (Евр. 2, 14), — да будет анафема.

Мы говорим, что Слово Божие, подобно нам, сделалось причастным плоти, и крови, и души бессмертной по единению с ними. Но, чтобы Бог Слово сделался плотью через некоторое превращение, этого мы не только не говорим, но и обвиняем в нечестии тех, которые говорят это. А это, кажется, противно и этим словам. Ибо если Слово превратилось в плоть, то не приобщилось нашей плоти и крови. А если присоединилось к плоти и крови, то каким образом иначе, а не так Оно присоединилось? А если плоть есть нечто иное, чуждое Его состава, то Он не превратился в плоть. Таким образом, употребляя слово «приобщение», мы боготворим Сына как единого, боготворим и воспринявшего, и воспринятое в Нем, но помним разность естеств и не избегаем называть его богоносным человеком, как и называется Он у многих из святых отцов, из коих, например, употребил это имя святой Василий Великий в слове к Амфилохию о Святом Духе и в изъяснении 59–го псалма. Называем же богоносным человеком не в том смысле, что Он принял какую‑нибудь частную благодать, а в том, что всецело обладает единым Божеством Сына<…>.

Опять весьма легко показать, как беспутно он здесь пустословствует. Мы говорим: не должно называть Христа богоносным человеком, чтобы не представлять Его как одного из святых, но Богом истинным, вочеловечившимся и воплотившимся Словом Божиим. Опять преследует то, что сказано справедливо, и на разные лады говорит необыкновенное и лживое. Говорит, что мы называем Божие Слово превратившимся в естество плоти, и выкапывает основания, коими усиливается показать, что Божие Слово исключает превращение. Я по необходимости должен сказать здесь то, что весьма часто говорил. Так как никто не говорит, что Божественная и невредимая природа Слова преобразовалась в земную плоть, а все единогласно исповедуют, что она не способна к превращению, то напрасный поднимаете вы на себя труд, чтобы научить чуждых обольщения, что Слово Божие по природе своей непревратимо и неизменимо. Кто будет столько несмыслен и безумен, что захочет верить и говорить столь гнусное и, быть может, презираемое самыми несмысленными? Я не понимаю, каким образом обвиняется в том, что ставит Еммануила на один уровень с пророками, обвиняется тот, кто повсюду говорит, что Еммануил есть Бог. Он называет Его [Сына] богоносным человеком, который подобен нам, носящим в себе обитающего Духа Святого и Бога всяческих. Ибо [Дух] обитает в сердцах наших, и мы — храмы Бога Живого. И не будет говорить, что это Слово стало человеком, и думать, что Бог обитает в человеке. И хотя истинно слово блаженного Павла: «Яко в том живет всяко исполнение Божества телеснее» (Кол. 2, 8), разумеется не чрез обитание, однако же он говорит, «что един Бог Отец, и един Господь Иисус Христос, имже вся» (1 Кор. 8, 6). Кроме этого, скажет кто‑нибудь, даже в человеке живет дух его, почему и написано о некоторых: «Живущих же в бренных храминах» (Иов 4, 19), в числе коих и мы сами обитаем в подобной же храмине, но ведь человек мыслится и на самом деле есть один по причине устройства своего из плоти и разумной души, в ней обитающей. Итак, отчего не перестает поносить правое и отнюдь непревратное учение веры? Иногда называет единым Христом и Сыном и Господом Богом и человеком вместе, иногда же, давая Ему меру пророков, называет богоносным человеком, быть может, не зная, что тем равняет его с нами, если, то есть, Он не есть воистину Бог, а храм, в котором обитает Бог–Слово, подобно как в нас. Но Божественное Писание говорит иначе. Слово плоть бысть, — говорит оно, — «и вселися в ны» (Ин. 1, 14), чтобы кто не стал думать, что Он преобразовался в природу плоти по превращению и переменению. А коль скоро стал плотью, то есть человеком, не есть уже богоносный человек, но Бог, по своему изволению предающий Себя истощанию и принимающий в собственность плоть, занятую от жены, — плоть, говорю, не чуждую души и ума, но обладающую душою и разумом. Мы знаем, что Он называл тело Свое храмом, но не по обитанию, какое, например, основал в нас через Святого Духа, а исповедуется по причине единения, как единый Христос, Сын и Господь.