Наплывы времени. История жизни - Артур Миллер

Срок моего пребывания в Неваде истекал, и я все больше раздумывал, как бы избежать лавины всеобщего интереса, которая обрушится на нас в связи со свадьбой. И все-таки недооценил ситуацию, пока перед моим домом на берегу как-то утром не затормозил грузовик со съемочной группой и журналист не задал мне с дюжину вопросов о наших планах на будущее. Я еще не знал, что в отдельных случаях человек может стать общественной собственностью в полном смысле этого слова. Единственное объяснение этому, оглядываясь назад, я вижу в том, что к тому времени посмотрел не более чем полдюжины передач, — как и у многих, у меня в 1956 году не было своего телевизора. Явная бесцеремонность приезжих задела. И в то же время льстило, что меня связывают с Мэрилин, хотя налетом сенсационности мы были обязаны именно несходству наших индивидуальностей.

Однако я надеялся, что средства массовой информации быстро устанут и через несколько недель переключатся на что-нибудь новенькое. На сорок вторые сутки пребывания на озере я с утра пораньше сложил в чемодан свой нехитрый скарб, упаковал пишущую машинку, попрощался с Солом и ровно в десять был в Рино, в офисе у адвоката Эдвина Хилза. В далеком Нью-Йорке мне его порекомендовал Джон Уортон, обещая, что тот проведет мой развод через препоны судебной экспертизы. До Рино меня подбросил на своем пикапе хозяин мотеля, и всю дорогу я не мог оторвать взгляда от скалистых холмов, думая, что навсегда прощаюсь с ними. В глубине души оставалось сожалеть о тишине, в которой просыпался по утрам, и о красках горного пейзажа, столь непохожих на рассвете и в сумерках. Впереди меня ожидал только шум и гам — уж не совершал ли я ошибку? Отогнав эту мысль, я заклеймил себя за гордыню.

Лишенная вычурности большая приемная адвоката приятно поражала простотой. Окна выходили на гостиницу «Мейпс» на другой стороне улицы, стены были обиты дешевой клееной фанерой под красное дерево, с которой нелепо соседствовал кондиционер в окне. Перевернутая бутылка в охладителе в этот ранний час была еще полна. На кушетке, обитой черным блестящим дерматином, сидел человек — наверное, клиент, подумал я. Он равнодушно смотрел перед собой и курил. Не успел я опустить чемодан и машинку, как из кабинета появился Хилз, попросил меня подождать и снова исчез, так что я даже толком не разглядел его лица.

Над дверью, за которой он скрылся, висела голова быка с толстенными, как дымоход, рогами не менее десяти футов в длину, торчащими прямо в мою сторону. На одной из стен красовалось более двадцати почетных грамот, дипломов, разных благодарностей. Заслуги господина Хилза были отмечены не только такими организациями, как Американский легион, Ветераны войн за рубежами Америки, Ветераны войны — католики, но и Национальной ассоциацией стрелков, организацией любителей стрельбы из пистолетов, ассоциациями фермеров, бизнесменов, Рыцарями Колумба, Орденом огнестрельного оружия и Сынами Белой Розы. Тут же висела благодарность от ассоциации «Коннозаводчики за кастрацию лошадей», а также личное послание с выражением признательности за достойную службу Отечеству невадского сенатора Пэта Маккарена (соавтора тогдашнего председателя Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности Уолтера по акту Маккарена — Уолтера о высылке «замеченных в подрывной деятельности» за пределы страны), сенатора Джозефа Маккарти и члена палаты представителей Ричарда Никсона, каждого из которых господин Хилз в разное время и в разных местах потряс своим рвением в деле защиты американских ценностей. Тихим утром накануне развода я попал как раз туда, куда нужно. И даже испытал острое наслаждение от того, что несколько организаций из числа воздавших должное моему адвокату в свое время не раз бойкотировали мои пьесы. Бесплодная ирония стала своего рода причастием Америки, диетой, на которой она сидела в эту эпоху.

Опустившись на стул неподалеку от одинокого посетителя, я задумался, не хочет ли Хилз своим озабоченным видом показать, что его, как истинного патриота, не прельщает перспектива защиты моих интересов. С другой стороны, Джон Уортон отзывался о нем как о превосходном профессионале, поэтому, вполне возможно, он действительно был просто очень занят. К тому же его дожидался не я один — парень, смахивающий на богатого ковбоя, явно был из другого политического лагеря. Присмотревшись, я заметил, что он удивительно похож на Джона Уэйна — у него был такой же напряженно-агрессивный вид. Одетый по моде Западного побережья в костюм серо-сизого отлива, он был не менее шести футов ростом, под отутюженными прекрасного полотна рубашкой и дорогими брюками вырисовывались крепкие, как у кобры, мускулы. Его ботинки стоили, наверное, не меньше пятисот долларов, а мягкая серая ковбойская шляпа, покоившаяся на диване, казалось, смотрела на меня недружелюбно. Странно, но когда наши взгляды встретились, его глаза потеплели, однако я не мог позволить себе ни на минуту расслабиться в этой цитадели оголтелого национализма.

Хилз торопливо вышел из кабинета и поманил меня пальцем. Мы отошли к окну, выходившему на пустынную улочку Рино, казалось, погруженную в дрему от немилосердной девяностоградусной[17] жары. Он не мог подавить волнения, когда начал говорить. Ему было за шестьдесят, редкие пряди волос на розовой лысине он зачесывал на правый бок, носил толстые очки без оправы, костюм в тонкую голубую полоску и узкий блестящий серебристый галстук, который был бы очень на месте, вздумай он появиться на коне на каком-нибудь ура-патриотическом параде. Во взгляде была нарочитая безмятежность, как у какого-нибудь морского ангела, проплывающего мимо маски ловца рыбы. Крепко ухватив меня за локоть большим и указательным пальцами, он прошептал так, что я едва расслышал:

— Он вас нашел?

— Кто?

— Как, неужели не нашел? — переспросил он с надеждой.

— Кого вы имеете в виду?

За толстыми линзами блеснул острый взгляд, он еще крепче впился в мой локоть.

— Вас разыскивал инспектор из Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, чтобы вручить повестку в суд.

Ожидая реакции, он замер с полуоткрытым ртом. Все прояснилось, и я облегченно вздохнул: судьба свершила свой круг, занесенный топор опустился.

— У них что, могут быть основания? — с трогательной наивностью спросил Хилз.

Ковбой в костюме серо-сизого отлива повернул голову в нашу сторону. Вопрос о моем разводе как-то сам собой перерос в вопрос о моем линчевании.

— Не знаю, трудно сказать… — начал было я, но осекся, не в силах объяснить этой путаной истории. Активность Комиссии шла на убыль, и если они годами не трогали меня, когда в политическом плане я был намного заметнее, то зачем это понадобилось сейчас, когда у меня пропал всякий интерес к политике? Исторически в этот момент мы были в тисках между грандиозным внутриполитическим походом на коммунистов и не менее «благородной» войной во Вьетнаме, грянувшей через семь лет.