Стрельцы - Константин Петрович Масальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет, я не могу признаться в том, в чем не виноват.
— И Verbalterrition, то есть действие инструментов без причинения боли, как вижу, на вас не действует. К сожалению, теперь должен я приступить к, действительной пытке. Поверните винт!
Ханыков стиснул зубы и побледнел.
— Третий поворот винта увеличит боль вдесятеро. Признаетесь ли?
— Я невинен; говорю вам, что невинен!
— Не упорствуйте, капитан. Даю вам сроку пятнадцать минут. Если не признаетесь, то велю повернуть еще раз винт, — и тогда не ручаюсь за целость костей в вашей руке. Взгляните на часы: теперь без двадцати минут полночь. Так и быть! Даю вам двадцать минут сроку.
— Замучьте меня до смерти, но я все буду говорить одно и то же! — сказал твердо Ханыков.
Посреди последовавшего молчания раздавался только однообразный звук маятника. Каждый удар его болезненно отзывался в сердцах арестантов. Ханыков посмотрел на часы. Оставалась одна минута до истечения данного ему срока. Ослабев от страдания, он почти уже решился признанием избавиться от пытки и безвинно умереть на плахе.
В это время раздался стук в двери.
— Кто там? — спросил сердито Гейер.
— Отопри! — раздался повелительный голос.
Гейер торопливо схватил со стола ключ, подбежал к двери и отворил ее. Вошли два человека с факелами и за ними герцог Бирон. По данному им знаку дверь опять заперли. Лицо его было мрачным, брови нахмурены.
— Покажите мне признание преступников, — сказал он Гейеру.
— Ваше высочество! Я еще не успел…
— Не успел? — закричал герцог, топнув ногой. — А что я тебе приказывал сегодня утром? Я велел не терять ни минуты. Научу ли я тебя не медлить с исполнением повелений регента!
— Ваше высочество сегодня вечером изволили повелеть, чтобы завтра…
— Ты еще осмеливаешься мне возражать!? Молчи, бездельник. Завтра!
…Я велю обуть тебя и всех твоих ленивцев в испанские сапоги и оставить в них до завтра. Я надеялся, что ты, не ожидая моих приказаний, постараешься сегодня же все узнать и меня успокоить; но тебе, я вижу, все равно: спокойно ли сплю я ночь, или нет. Что ты делал до сих пор? Говори! Ты у меня был в девять часов вечера, а теперь полночь.
Оробевший Гейер, зная из многих примеров, что милость герцога от самых маловажных причин, а часто и без причины, переходит в ненависть, решился прибегнуть ко лжи, чтобы успокоить герцога, и отвечал, заикаясь:
— Я всех арестантов пытал по порядку мекленбургским инструментом. Никто ни в чем не признался.
— А испанские сапоги? Все мне надобно тебе указывать!
— Я решился прежде испытать действие этой стальной машины.
— В который раз винт повернут?
— Во втор… в третий, ваше высочество.
Бирон осмотрел внимательно машину и нахмурился.
— В забранных бумагах преступников не нашлось ли чего-нибудь?
— Ни одной подозрительной строчки.
Герцог сел к столу и начал перебирать бумаги. Наконец, подняв глаза и взглянув на Ханыкова, он спросил:
— Это кто?
— Капитан Ханыков, главный из обвиняемых, — отвечал Гейер.
— Итак, ты не хочешь ни в чем признаться? — сказал герцог, устремив на него грозный взор.
— Я невинен, ваше высочества!
— И ты мне это смеешь говорить! — закричал Бирон, застучав кулаками по столу и вскочив со стула. — Отверните винт! Возьми его, Гейер, и вели замуровать, — пусть он, замурованный в стене, умрет с голоду!
Все содрогнулись. Ханыков, призвав на помощь все свое хладнокровие, твердо сказал герцогу:
— Я готов на казнь, какую угодно! Повторяю, что я невинен. Если вашему высочеству угодно казнить меня по неизвестным мне причинам, — казните!
— Зачем был ты в доме ее высочества?
— Она тайно благодетельствовала покойному отцу моему. Благодарность в сердце сына не есть еще преступление.
— Чем докажешь ты, что одна благодарность заставляла тебя посещать дом ее высочества, и что под этим предлогом не скрывал ты злых намерений против меня?
— В бумагах моих вы, вероятно, можете отыскать письмо отца моего, которое я получил незадолго до его смерти, во время похода: оно удостоверит ваше высочество, что я говорю правду.
Герцог, пересмотрев бумаги, нашел письмо, о котором говорил Ханыков. В нем отец его писал о своей усилившейся болезни и завещал сыну за благодеяния, оказанные ему цесаревной Елизаветой, питать к ней, во всю жизнь, благодарность.
Прочитав внимательно письмо, Бирон задумался.
— Это письмо ничего не доказывает… В чем обвиняются все прочие преступники? — спросил он Гейера.
— Они обвиняются только как сообщники капитана.
— Хотя доказательства преступлений ваших слишком ясны, — продолжал Бирон, — ноя хочу всем вам показать, как я охотно прощаю виновных тогда, когда это не угрожает общей безопасности. Гейер! Освободить их теперь же! Однако же предупреждаю вас, что если после этого вы в чем-нибудь еще окажетесь виновны, хоть в одном дерзком или нескромном слове, то не ждите уже пощады.
Ханыкову и всем прочим завязали глаза, взяли их под руки и вывели в коридор. Вскоре они почувствовали себя на свежем воздухе. Потом их посадили в лодку, долго везли и, высадив на берег, повели далее.
Наконец толпа остановилась. Прислужники Гейера развязали всем глаза и начали кланяться капитану, поручику и Мурашеву.
— Имеем честь поздравить! — сказал один из них.
— С чем? — спросил Ханыков.
— С милостью герцога. А на водочку-то нам, ваше благородие! — продолжал прислужник, почесывая за ухом. — Ведь немало мы из-за вас хлопотали сегодня!
Мурашев, пожав плечами, дал ему рублевик, и прислужники, пожелав всем спокойной ночи, удалились.
— Где мы теперь? — спросил Ханыков, осматриваясь.
Сквозь тонкий ночной туман, расстилавшийся в нижних слоях воздуха, с трудом можно было различить вдали освещенные месяцем здания.
— Мы, кажется, посередине Царицына луга, — сказал Мурашев. — Вон, справа чернеется Летний сад, а слева видна Красная улица. Уф, батюшки! не в аду ли мы были?.. Куда же пойдем теперь? Милости просим ко мне: дом мой недалеко отсюда.
VI
Все пошли к дому Мурашева. Приблизясь к воротам, начали стучаться в калитку.
— Кто там? — закричал прислужник Гейера, выглянув из окна.
— Я хозяин этого дома. Пустите!
— Убирайся! Нам приказано стеречь дом и никого не впускать сюда.
— Вот тебе на! Хозяина в свой дом не пускают! Послушай, любезный, его высочество, сам герцог…
Окно захлопнулось, и Мурашев замолчал. Как ни стучались в калитку, все понапрасну.
— Что станешь делать? — воскликнул Мурашев. — Придется ночевать на улице, у ворот своего дома.
— Пойдемте к моему батюшке! — сказал Аргамаков. — Вон, дом его отсюда виден.
— Это дело! — подхватил Мурашев. — Да пустит ли он нас? Ведь он такой пустынник!
Вскоре все приблизились к воротам дома, постучались,
