Стихотворения. Рассказы. Гора - Рабиндранат Тагор

— Я знаю, — продолжал он, — что вам трудно до конца понять меня, потому что вы воспитывались в узких понятиях вашей общины и потеряли способность беспристрастно относиться к таким вещам. Когда вы смотрите в комнате у своей тети на изваяние бога, вы видите только камень, я же вижу любящее, исполненное веры и благоговения женское сердце. И могу ли я при этом сердиться или пренебрежительно посмеиваться? Неужели вы считаете, что божество, воплощающее ее сердце, — всего лишь каменный идол?

— Разве вся суть в самом поклонении? Разве для нас не должно иметь значения, чему именно мы поклоняемся? — в свою очередь, спросила Шучорита.

— Иными словами, — проговорил взволнованно Гора, — вы считаете, что поклоняться какому-то вещественному предмету как божеству недопустимо? Но разве вещь определяется только с точки зрения времени и пространства? Вспомните, что, когда вы мысленно повторяете какой-нибудь текст из священного писания, вы испытываете в душе благоговение. Так неужели же, если этот самый текст будет написан на бумаге, вы станете определять его величие числом букв и величиной страниц, на которых он написан? Идея, воплотившаяся в жизнь, всегда неизмеримо мельче, чем ваше представление о ней. Для вашей тети этот маленький идол представляет нечто воистину безграничное, куда большее, чем все необъятное небо, вмещающее луну, солнце и звезды. Вы называете безграничным то, что не ограничено размерами, то, что можно представить себе только зажмурившись. Не знаю, удовлетворяет ли это вас. Всевышнего же вы можете лицезреть и в таком маленьком предмете, как этот идол, и притом широко открыв глаза. Если бы это было не так, могла ли бы ваша тетя так держаться за него, когда в мире для нее уже не осталось никаких радостей? Неужели же великая пустота ее сердца могла быть заполнена крошечным камушком? Ведь это же не игра. Пустота человеческого сердца может быть заполнена только чувством, не имеющим предела.

Шучорите было не под силу возражать против таких неоспоримых доводов, в то же время безоговорочно согласиться с ними она тоже не могла. Какая-то смутная, непонятная тревога охватывала ее душу.

Споря, Гора никогда не чувствовал жалости к противнику, напротив, он отличался неумолимой жестокостью хищного зверя. Однако безмолвное признание Шучоритой своего поражения смутило его, и он продолжал уже более мягко:

— Я не хотел нападать на ваши религиозные взгляды. Я хотел только сказать, что тот, кого вы так пренебрежительно называете «идолом», просто недоступен вашему пониманию, пока вы представляете его только зрительно. Лишь люди невозмутимого духа, те, кто находит в нем успокоение встревоженному сердцу, прибежище в трудную минуту, знают, смертен он или вечен, ограничен в пространстве или неизмерим. Поверьте мне, ни один верующий в нашей стране не молится вещественному предмету. Молясь ему, они видят мысленным взором того, кто безграничен и велик, и в этом находят счастье.

— Но ведь так самозабвенно молятся далеко не все, — сказала Шучорита.

— А какое имеет значение, чему поклоняются те, у кого нет истинной веры? Чему поклоняются те брахмаисты, в сердце которых веры нет? Все их молитвы теряются в бездонной пустоте, нет, хуже… Это гораздо более страшно, чем пустота. Их бог — община, а жрец — тщеславие. Разве вы никогда не замечали, как чтут в вашей общине это кровожадное божество?

Не отвечая на его вопрос, Шучорита спросила сама:

— Все, что вы говорите о религии, вы говорите на основании собственного опыта?

— Иными словами, — засмеялся Гора, — вы хотите знать, нуждался ли я когда-нибудь в боге? Нет, боюсь, что все мои помыслы были направлены в другую сторону.

Он сказал это вовсе не для того, чтобы обрадовать девушку, однако у нее словно отлегло от сердца. Ей было почему-то приятно узнать, что Гора не так уж компетентен на этот счет.

— Я не претендую на право поучать других в вопросах религии, — продолжал Гора. — Но для меня невыносимо, когда брахмаисты смеются над тем, чему поклоняется мой родной народ. Вы считаете их невеждами и идолопоклонниками. Мне же хочется крикнуть им: «Нет, вы не невежды и не идолопоклонники, вы мудры и истинно благочестивы!»» Когда я подчеркиваю свою набожность, я всего лишь хочу заставить народ Индии осознать все величие основ нашей религии и всю глубину нашего религиозного чувства. Я хочу научить его гордиться сокровищами, которыми он обладает. Я не могу допустить, чтобы народ Индии терпеливо сносил унижения, я не позволю ему оставаться слепым к истине, носителем которой он является, и пренебрегать своими достоинствами. Я полон решимости сделать это. Вот почему я и пришел к вам. С тех пор как я познакомился с вами, ни днем, ни ночью меня не оставляет мысль, которая раньше никогда не приходила мне в голову. Я все время думаю о том, что Индия никогда не проявит себя до конца, пока ей служат одни лишь мужчины. По-настоящему она покажет себя только в тот день, когда ее душа откроется и нашим женщинам. Во мне горит желание взглянуть на свою страну, стоя рядом с вами, увидеть ее одними с вами глазами. Я как мужчина могу только работать и, если понадобится, умереть за мою Индию, но кто, кроме вас, женщин, сумеет зажечь перед ней великий светильник любви? Служение Индии лишится всей своей красоты, если вы останетесь в стороне!

Увы! Где была она, эта Индия? Как далеко от нее находилась Шучорита? Откуда явился этот преданный Индии фанатик, забывший о себе аскет? Почему, растолкав всех вокруг, он подошел и встал рядом с ней? Почему, без колебаний, отметая в сторону все препятствия, он именно ей сказал: «Но без тебя все это напрасно. Я пришел за тобой. Пока ты находишься вдалеке, жертва не будет полной»?

Шучорита и сама не могла понять, почему от этих слов по ее щекам медленно поползли слезы.

Гора смотрел на нее, и ему казалось, что она похожа на чистый и нежный цветок, взбрызнутый росой. Глаза Шучориты были полны слез, но она не опускала их. В них не было ни тени смущения, ни тени робости, и, встретив ее взгляд, юноша дрогнул, подобно тому как содрогается во время землетрясения мраморный дворец. С громадным усилием он овладел собой и отвернулся к окну. Было уже совсем темно. Там, где узкий переулок упирался в улицу, виднелся кусочек неба, черного, как уголь, усеянного яркими звездами. Этот клочок неба и несколько звезд увлекли мысли Горы далеко-далеко прочь от будничных забот, от повседневных дел этого привычного мира. Тысячелетия бесстрастно наблюдали они, как возвышаются и сходят на нет династии царей, равнодушно внимали мольбам и стонам людей. Но сейчас, когда из бездонных глубин жизни к ним долетел зов одного человеческого сердца, обращенный к другому, когда их коснулось дыхание безмолвной тревоги затерянной во вселенной земли, казалось, дрогнули и далекие звезды, и далекое небо.

В эту минуту экипажи и люди, двигавшиеся по улице оживленной Калькутты, показались Горе нереальными, как тени на экране кинематографа. Шумы города не достигали его ушей. Он смотрел в глубь собственного сердца — там было спокойно, темно и тихо, как в ночном небе, и там сияли нежные глаза, полные слез, и звали его из ниоткуда в никуда…

Гора вздрогнул, услышав голос Хоримохини, которая хотела угостить его чем-то.

— Только не сегодня, — поспешно ответил он, — извините меня, я должен уйти. — И, не дожидаясь ответа, он быстро вышел.

Хоримохини удивленно посмотрела на Шучориту, но та тоже направилась к двери, оставив Хоримохини качать головой в полном недоумении.

Вскоре пришел Пореш-бабу. Не найдя Шучориты в ее комнате, он отправился к Хоримохини и спросил, где она.

— Откуда я знаю, — раздраженно ответила та. — Она долго разговаривала с Гоурмохоном-бабу в гостиной, а теперь, верно, одна бродит по крыше.

— По крыше? В такой холод?! — удивился Пореш-бабу.

— Пусть немного прохладится. Теперешним девушкам холод не вредит.

У Хоримохини сегодня было прескверное настроение. Рассердившись, она даже не позвала Шучориту ужинать, а та тоже забыла о времени.

Шучорита очень встревожилась, увидев на крыше самого Пореша-бабу.

— Пойдем, отец, вниз. Ты простудишься, — позвала она его.

Когда, войдя в освещенную комнату, Шучорита взглянула на Пореша, его измученный вид потряс ее. Все эти годы он был отцом и наставником рано осиротевшей девочки, и вот сегодня ее чуть не увлекли прочь от него, чуть не разорвали все узы, которые связывали их с самого ее детства! Шучорита чувствовала, что никогда не простит себе этого.

Пореш устало опустился на стул, а она, чтобы не показать ему своих слез, встала за его спиной и принялась нежно перебирать его седые волосы.

— Биной отказался вступить в «Брахмо Самадж», — сказал Пореш.

Шучорита молчала.

— Я не очень огорчен, — продолжал Пореш. — У меня еще раньше были свои сомнения на этот счет. Но из слов Лолиты я заключаю, что она не видит в этом никакого препятствия к своему браку с ним.