Кровь Кенигсмарков. Книги 1-2 - Жюльетта Бенцони
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А я поняла это раньше вас. Знаете ли вы, что я люблю вас уже целый год?
— Целый год? Но это невозможно!
— О, да! Это случилось до того, как вы отправились в Дрезден. Вы пришли к маркизе де Ламбер, и она нас представила... Но вы меня даже не заметили!
— Неужели?.. Вы что-то путаете! Как я мог вас не заметить?
— Это потому, что ваши мысли пребывали где-то в другом месте. Возможно, вы представляли себя вместе с той прекрасной дамой, перед дверью которой моя карета опрокинула вас в грязь?
— В грязь, которая открыла мне глаза, словно та, что использовал Христос, чтобы исцелить слепого! Я был одновременно и в ярости, и унижен, и ослеплен... Как и сейчас — добавил он, обнимая свою возлюбленную. — О, сердце мое, как так получилось, что звезда с небес снизошла ко мне?
Вслед за этим последовало полное вздохов молчание, а потом еще и многие другие вздохи в течение долгих дней и ночей прекрасной весны, распускающейся, словно цветок любви. Первые моменты их близости были сотканы из радости и счастья. Она позабыла о театре, обо всех своих амбициях. Оба культивировали тайны, закрытые двери, теплое сообщничество камина, когда Адриенна не играла. В «Комеди Франсэз» ей было необходимо появляться, но едва спектакль заканчивался, как она торопилась обратно, не позволяя никому переступать порог своего дома. Что касается Морица, то он в отсутствии Адриенны много читал в библиотеке на третьем этаже, где был поставлен письменный стол, чтобы он мог работать над книгой о стратегии, полную новых идей, касающихся состояния полков. А его полк стоял лагерем в Фонтенбло, куда Мориц иногда отлучался на короткое время. Часто он ездил туда вместе с шевалье де Фоларом, единственному, кому было позволено работать вместе с ним. Европа в этот период пребывала в мире, а генералы имели возможность отдохнуть. Двое влюбленных посвящали себя любви практически весь 1722 год.
Однако жизнь вокруг них изменилась. В марте в Париже с большой помпой прошла встреча инфанты Марии-Виктории[81], выглядевшей еще совсем ребенком, но которой предстояло выйти замуж за молодого Людовика XV. Ее разместили в Лувре, где вдоль Сены для нее был разбит прекрасный сад, окруженный стеной. Между Тюильри и старым дворцом расстояние было небольшим. Но оно увеличилось в июне, когда король и его двор перебрались в Версаль... Приближалась коронация, и монархии требовались основания для передачи власти, которая должна была состояться в начале следующего года, после совершеннолетия Людовика XV. Столица осталась осиротевшей, отдаленной от больших дел, сохранив лишь регента, герцога Филиппа Орлеанского.
Но последнего это не огорчало. Премьер-министром теперь был его старый друг кардинал Дюбуа, развратный человек, но тонкий политик, а сам он чувствовал себя уставшим. Чтобы уйти красиво, он подарил юному монарху после его возвращения с коронации в Реймсе великолепный праздник в своем замке в Виллер-Котре. Это произошло 3 ноября, и, к несчастью, погода была более чем прохладной. Княгиня Пфальцская[82], его мать, смертельно замерзла...
Пошли слухи, что она умирает, но двое влюбленных, пожалуй, не узнали бы об этом, будучи заняты исключительно друг другом, если бы старая княгиня сама не позвала к себе графа Саксонского.
Он побежал во дворец Сен-Клу, думая найти ее там в постели. Но нет. Она приняла его, сидя в большом кресле в своем кабинете. Она улыбнулась, когда он склонился к ее истощенной руке.
— Я хотела попрощаться с вами перед уходом, — сказала она тихим голосом, немного хрипловатым, что свидетельствовало о ее болезни. — Вы будете сожалеть обо мне, ведь я всегда была вашим другом...
— Я это всегда чувствовал, мадам, и с какой благодарностью!..
— Вас что-то не видно последнее время, но, говорят, вы счастливы?
— Бесконечно, и я всегда буду благодарен Вашему Королевскому Высочеству за совет, данный мне однажды вечером.
— И больше никакой де Конти?
— Никакой де Конти[83]. Счастье зовется Адриенной...
— Тогда нужно его сохранить. Вы читаете Библию?.. Нет, наверное!
— Не часто, признаю это. Но у меня есть один экземпляр.
— Хорошо! Прочитайте третью главу Екклесиаста. Там все сказано, и это последний совет, который я могу вам дать... Прощайте, мое дорогое дитя... Прощайте!
Ее голос стал еще более тихим. Став на одно колено, Мориц нежно и с уважением поцеловал Лизелотте руку, а потом покинул дворец.
Вернувшись домой, он нашел Святую Книгу, один экземпляр которой был с ним постоянно, как и у любого другого немца. Он пролистал ее до указанной страницы и присел на край стола:
«Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное. Время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить. Время плакать, и время смеяться; время любить, и время ненавидеть... Я видел под солнцем: место Суда, а там беззаконие; место правды, а там неправда. И сказал я в сердце своем: праведного и нечестивого будет судить Бог; потому что время для всякой вещи и суд над всяким делом там...»
Но он так и не понял сообщения в форме предупреждения, сделанного княгиней Пфальцской перед смертью.
— Удивительно! — подумал он вслух. — От этой мудрости исходит какое-то странное безразличие к людям...
И он вернулся к Адриенне, чтобы очиститься в радостях любви от той боли, что он испытывал, предчувствуя кончину своего старого друга.
Это блаженство продолжалось около трех лет. Это были три года прекрасной жизни, наполненных театром Адриенны и обучением, которым Мориц занимался параллельно, но она периодически прерывалась обязательными поездками в Саксонию. Приходили друзья, которых Мориц особенно оценил: Вольтер с его разумом, настолько ярким, что порой было трудно следовать за ходом его мысли, Фонтенель[84] и некоторые другие...
Большая история происходила где-то рядом с двумя влюбленными, но они вовсе не выглядели обеспокоенными этим. Тем не менее мир, который они так хорошо знали, все же изменялся, и сигналом к этому стал звон колоколов в день смерти княгини Пфальцской. Два месяца спустя, 16 февраля, был отмечен конец Регентства и одновременно с этим — невероятного премьер-министра кардинала Дюбуа. Людовик XV попросил Филиппа II Орлеанского заменить его, и тот с яростью принялся за дела, твердой рукой приняв штурвал управления государством. За один год Дюбуа все привел в
