Отчий дом. Семейная хроника - Евгений Чириков

— Я не хочу об этом говорить… и думать… Только что схоронили бабусю, а ты…

— А я должен выяснить, потому что у меня кончается отпуск, я возвращаюсь на театр военных действий и должен сам написать завещание…

— Ну, и делай как хочешь, а меня оставь в покое!..

И вот Петр приступил к выяснению. Однажды после ужина он постучал в дверь кабинета и спросил:

— Можно поговорить?

— Пожалуйста. Присядь!

Петр не сел. Он начал говорить, ходя по кабинету и стараясь не встречаться глазами с отцом.

— Дело вот в чем, — начал Петр после паузы, предварительно вздохнувши, — мне надо ехать… на фронт… в действующую армию…

Пауза и вздох.

— Возможно, что меня ранят вторично более серьезно или вообще… убьют.

Снова пауза, без вздоха.

— Между прочим — я женился…

— Поздравляю.

— И жена моя уже в интересном положении…

— Еще раз поздравляю.

— Так вот… Отправляясь снова в бой, я должен позаботиться о семье и оставить… ну, гарантии… завещание на случай смерти…

— Всего лучше обратиться к нотариусу…

— Да, конечно! Но я должен сперва выяснить свое положение… Имущественное положение…

— Не понимаю, как я тут могу помочь?

— Дело в том, что… Насколько мне известно, покойная бабушка оставила завещание в пользу своих внуков… Так это?

— Бабушка писала несколько завещаний и потом уничтожала их. Последнее, как я узнал в Симбирске, было сделано в пользу симбирского Спасского монастыря, но и оно было ею уничтожено формальным порядком еще два года тому назад. Никакого нового завещания после смерти матери не осталось, и потому наследниками по закону считаются дети, то есть я и Григорий…

— Странно!..

— Чего же тут странного? — строго и сухо спросил Павел Николаевич.

— Вообще… в нашем доме теперь много странного… — обиженно ухмыляясь, задумчиво произнес Петр.

Взгляды отца и сына встретились. В них было обоюдное презрение и ненависть.

— Ты что же, подозреваешь меня в сокрытии завещания? — вставая с места, спросил Павел Николаевич повышенным тоном. — Я, братец, не вор, никого в жизни не обкрадывал и даже… портретов не воровал!

— Я просто хочу выяснить вопрос… И сделаю это в Симбирске…

Павел Николаевич почувствовал оскорбление и, не владея уже собой, закричал:

— Вон из моего дома! Я не желаю больше тебя видеть и… знать!

— Отлично.

Петр вышел по-военному, пристукивая и позванивая шпорами и, одевшись и наскоро уложив свой дорожный чемодан, ушел на хутор.

В доме воцарилась зловещая тишина. Внизу остался один Павел Николаевич. Лариса ушла после ужина, до ссоры. Тетя Маша и Наташа укрывались наверху и ничего не знали о ней.

Павел Николаевич долго обдумывал свое положение, ходил по кабинету и вдруг решительным шагом направился на верхний этаж.

— Наташа! Можно к тебе? — спросил он взволнованным голосом, осторожно стукнув в дверь.

Наташа писала кому-то письмо и вся была погружена в эту работу. Она испуганно вздрогнула, услышав голос отца.

— Ты не легла еще?

— Нет…

Наташа торопливо сунула недописанное письмо в ящик стола и отперла дверь.

— Что случилось? — спросила она с тревогой, увидя необычное выражение на лице отца.

— Хочу поговорить с тобой… Ты знаешь, что сейчас произошло?

Павел Николаевич с дрожью в голосе рассказал о разрыве с сыном.

— Может быть, и ты подозреваешь меня в намерениях ограбить своих детей?

— Папочка! Милый, родной мой… Что ты говоришь! Господь с тобой!..

Наташа рванулась к отцу, охватила его шею руками и расплакалась.

— Так ты мне веришь? Веришь, что твой отец — честный человек?

— Папочка!

— Ну, спасибо и на этом! Хорошая ты у меня девчурка… а вот братец твой… полная неожиданность!.. Ну, будем спать. Утро вечера мудренее…

Поцеловал Наташу и с радостным облегчением на душе направился к лестнице…

В это время на хуторе происходило следующее.

Обитатели его укладывались уже спать, когда сперва залаяла на дворе собака, а потом задребезжал звонок. Такого случая давно уже не бывало, и поэтому там перепугались. Лариса с отцом начали что-то прятать, а Григорий, возжегши фонарь, пошел к воротам. Посмотревши в «глазок» и заметив блеснувшие пуговицы, Григорий представил себе урядника и потому весьма недружелюбным голосом спросил:

— Ну, что там надо?.. Люди спят, а вы лезете! Чего нужно?

Узнав Петра, стоявшего с чемоданом в руке, Григорий удивился и сконфузился:

— Ты это, Петя? Ведь я думал, что урядник… Что это ты?

— Можно, дядя, переночевать у вас?

— Конечно, можно… Да что случилось-то?

— Расплевался с батюшкой!

— Что такое? Ну, проходи… Запереть надо.

Лариса с отцом прикинулись спящими, но, узнавши по голосу Петра Павловича, загорелись любопытством и, слегка приодевшись, всунулись в комнату Григория:

— Батюшки! Да никак Петр Павлыч? Так и есть!

— Ночевать к нам пришел! — пояснил Григорий. — С братом что-то не поладил.

Так любопытно, что и спать расхотелось.

— Я сейчас самоварчик раздую…

— Не надо. Не беспокойтесь, Лариса!

— Такой гость, как же без самоварчика?..

Понемножку разговорились. Григорий, впрочем, больше слушал, а разговаривал старик Лугачёв и Лариса с неожиданным гостем. Обе стороны хитрили, прикидываясь простаками. Обе побаивались друг друга, понимая, что они не только чужды, а враждебны друг другу решительно во всем. Ларисе любопытно было узнать, из-за чего повздорили отец с сыном, и правда ли, что Наташа бросила законного мужа. Старику Лугачёву хотелось выпытать, как после смерти бабушки поделят землю. А Петру хотелось осторожненько выспросить, не известна ли хуторянам последняя воля бабушки и что они вообще знают о завещании старухи.

— Милые бранятся, только тешатся! — запела Лариса. — Бог даст, помиритесь с папашей. По пустякам все мы ссоримся… Гордость все наша! Папаша у вас добрый человек и правду любит. Вы ли его обидели, он ли вас, а только сыну перед отцом стерпеть надо…

— Да ведь как сказать? — начал Лугачёв, поглаживая седую бороду лопатой. — Вот земля-то огромная, а нам на ней все тесно кажется. Все никак поделить землю-то Божию не можем. А много ли человеку земли нужно? Вот мы на восьми десятинах живем и то, слава Богу, кормимся… Поди, покойница никого не обидела. Земли достаточно. Всех, поди, наградила… Из-за чего с папашей-то повздорили?

— Так, из-за пустяков. Я говорю, что продать надо имение, а отец не желает…

У Ларисы засверкали глаза и зубы:

— Правда ли, на деревне болтают, что бабушка всю землю внучке своей, Наталье Павловне, оставила? Поди, не отнимет она у нас участок-то?

Теперь сверкнули глаза у Петра:

— Бабушка, действительно, имела желание оставить имение внукам, а их трое: Наташа, я и Женька.

— Ну, а как же наш Ванька?

— Какой Ванька?

— Да сынок-то Дмитрия Николаевича? Круглым сиротой ведь остался. Неужели его обидите?

— А где он находится?

— Да вон на сундуке спит! Поди, и нашего Григория-то Николаевича бабушка не обидела? Как она в своей духовной-то отписала?

— В том-то и дело, что завещания-то… не обнаружено. Не знаете, кому она свои бумаги передала?

— Все должно быть у тети Маши. Ее спросите, она должна знать.

Опять мудро заговорил Лугачёв:

— А если покойница никакой духовной не оставила, значит, по закону делить будут. Сыновьям останется. А от них все одно: к внукам же потом отойдет. Папаша свою часть вам оставит… А что продать бы лучше господам землю-то, это вы, Петр Павлыч, правильно. Время такое для господ: куй железо, пока горячо! Сейчас, хотя и задешево, а мужики купят, а что впереди — неизвестно. Кабы ее, землю-то, можно было в карман положить да с собой унести — другой разговор, а ее в карман не положишь.

— Да и мужики ведь тоже ее в карман не положат, — хитровато улыбнувшись, заметил Петр, пряча раздражение.

— Могут. Мужики могут! По горсточке по карманам разберут. Не соберешь потом.

Тут хмуро заговорил Григорий:

— Я помещиком во всяком случае не буду. Не желаю быть. Я свою часть мужикам отдам.

Лариса сверкнула глазами на Григория:

— Прирезку взять надо? На Ванькину долю взять надо? Десятин двадцать все надо оставить, а остальное — пусть мужики берут!

— Хотелось бы мне с тетей Машей поговорить, только идти туда, в усадьбу, не хочется.

— Мы это дело наладим, — успокоила Лариса. — Попрошу ее к нам зайти.

На другой день пришла тетя Маша. Не любила она Петра и согласилась только ради того, чтобы помочь делу примирения сына с отцом, сама не зная еще, из-за чего они поссорились. Тема разговоров оказалось для тети Маши неожиданной и лишь сильнее вооружила ее против Петра.