ДЕСЯТЬ ЛЕТ И ДВАДЦАТЬ ДНЕЙ - Карл Дёниц

Что касается военных аспектов, после совещания стало понятно, что наша армия на Висле не сможет долго сдерживать натиск русских, поэтому не приходилось сомневаться: скоро мы потеряем Мекленбург. И я еще более укрепился в своем мнении, что должен сделать все возможное, чтобы ускорить эвакуацию гражданского населения – и морем, и по суше.

На совещании также стало ясно, что вопрос о централизованном управлении в Германии в будущем даже не стоит на повестке дня. Невозможно осуществлять управление страной, оставаясь в тесных помещениях берлинского бункера. Правда, телефонная связь с бункером действовала. А у меня имелся собственный вполне надежный канал связи, обслуживаемый военно-морской разведкой, на котором мы использовали секретный код, не известный больше никому. Любая информация, полученная по этому каналу, была гарантированно достоверной. Но в Берлине ничего подобного не было, поэтому составить для себя четкую и полную картину происходящего Гитлер и его приближенные не могли.

Геринг, который, как предполагалось, должен был стать следующим главой государства, находился на юге страны. 23 апреля я получил информацию из рейхсканцелярии о том, что Геринг предпринял попытку государственного переворота, после чего Гитлер освободил его от всех постов и главнокомандующим авиацией стал генерал фон Грейм. Позже обнаружилось, что сообщение о попытке государственного переворота было ошибочным, тем не менее оно свидетельствовало о высокой политической напряженности в стране и являлось наглядным примером того, как легко Гитлер, находясь в берлинском бункере, мог принять неверное решение.

А тем временем, поскольку Геринг так или иначе был снят со всех высоких постов, снова встал вопрос о преемнике Гитлера.

Я был убежден, что теперь уже единую власть в стране установить невозможно. Поэтому я решил следовать единственному курсу, который как с военной, так и с политической точки зрения еще имел смысл: используя имеющийся в моем распоряжении флот, я буду как можно дольше продолжать работы по спасению населения восточных провинций. Когда же это станет невозможным, а значит, больше ничего полезного мы сделать не сможем, военно-морской флот Германии капитулирует, а с ним и я, его главнокомандующий.

30 апреля я получил шифровку из рейхсканцелярии в Берлине:

«Окружены со всех сторон предателями. Согласно радиосообщениям противника, Гиммлер через шведов предложил капитуляцию. Фюрер ожидает от вас немедленных и бескомпромиссных действий против предателей. Борман».

На мой взгляд, все это нельзя было назвать иначе как сумасбродством. Я был уверен, что в первую очередь должен обеспечить поддержание порядка и продолжать выполнять порученную мне работу. К тому же какие «немедленные и бескомпромиссные действия» я могу предпринять против Гиммлера, имеющего в своем распоряжении весь аппарат полиции и СС? Тут я был бессилен.

В настоящее время военно-морской флот находился в море, где участвовал в спасательных работах. Военно-морские дивизии и батальоны помогали армии удерживать фронт. У меня в штабе в Плоене даже не было охранников. Иными словами, применить силу против Гиммлера я не мог. Да и не хотел, поскольку неизбежным результатом подобных действий стали бы беспорядки. Я принял другое решение. Я предложил Гиммлеру встретиться – хотелось все-таки понять, в какую игру он играет. Мы договорились встретиться в полицейских казармах в Любеке.

В полдень, когда я уже собрался ехать на встречу, ко мне пришли адмирал Мейзель и гаулейтер Вегенер. Они сказали, что опасаются за мою личную безопасность. Я постарался, как мог, их успокоить.

Однако Мейзель заявил, что я больше не должен оставаться без всякой охраны, и попросил разрешения, по крайней мере, перевести в Плоен Кремера и его подводников. На это я согласился.

По прибытии в полицейские казармы в Любеке я обнаружил, что здесь собрались все высшие чины СС. Гиммлер заставил меня довольно долго ждать. Похоже, он уже считал себя главой государства. Я спросил, правда ли, что он искал контакты с союзниками. Он сказал, что это неправда, и заверил меня, что в эти последние дни войны считает жизненно важным не допустить разногласий между нами, поскольку это приведет лишь к усилению хаоса в стране. Мы расстались вполне дружески.

Уже после капитуляции я узнал, что Гиммлер тогда мне солгал.

К 6 часам вечера 30 апреля я вернулся в Плоен. Там меня ждал адмирал Кумметц с докладом о ходе спасательных операций на Балтике. Здесь же находился министр вооружений Шпеер. В их присутствии мой личный адъютант Людде-Нейрат передал мне только что поступившую шифровку из Берлина:

«Гросс-адмиралу Дёницу. Фюрер только что назначил вас, господин адмирал, своим преемником вместо рейхсмаршала Геринга. Письменное подтверждение прилагается. Отныне вы имеете право принимать любые меры, в зависимости от ситуации. Борман*.

Я был потрясен. После 20 июля 1944 года я не имел ни одной личной беседы с Гитлером – мы встречались только на совещаниях. Он никогда не давал мне понять, что видит во мне своего будущего преемника. Никто и никогда ни словом, ни намеком не обмолвился о такой возможности. Хотя, скорее всего, приближенные фюрера такого развития событий действительно не допускали. Конечно, в конце апреля уже было вполне очевидно, что Геринг «сошел с дистанции» и на пост главы государства претендует Гиммлер. Но мне даже в голову не приходило, что этот пост будет доверен мне. Всю жизнь я прослужил офицером на флоте и не увлекался фантастическими идеями. Даже имея перед глазами расшифрованное сообщение, я никак не мог понять, что привело к такому решению. 23 апреля Шпеер летал в Берлин на встречу с Гитлером. Значительно позже, зимой 1945/46 года, Шпеер рассказал мне, что попал к Гитлеру как раз тогда, когда он занимался составлением завещания. Именно он, Шпеер, предложил фюреру назначить меня своим преемником. Гитлер глубоко задумался, но ничего определенного тогда не сказал. Из рассказа Шпеера я сделал вывод, что его предложение вполне могло впервые заронить в уме фюрера столь необычную идею. Но в тот день, 30 апреля, когда я в его присутствии в полном недоумении читал и перечитывал телеграмму, Шпеер не сказал мне ничего.

Я предположил, что Гитлер назначил меня потому, что хотел дать возможность офицеру вооруженных сил положить конец войне. То, что предположение не соответствует действительности, я узнал намного позже, в Нюрнберге, где впервые услышал полный текст завещания Гитлера – он требовал, чтобы борьба продолжалась.

Получив телеграмму, я ни на минуту не усомнился в том, что мой долг – принять назначение. Меня уже давно очень беспокоило, что отсутствие централизованной власти приведет к хаосу и бессмысленным человеческим жертвам. Но теперь я верил, что, действуя четко и быстро, отдавая приказы, обязательные для всех, смогу помочь своей стране. Конечно, я не мог не понимать, что самым страшным моментом в жизни любого военного является тот, когда он вынужден безоговорочно капитулировать. И этот момент близился. Я также осознавал, что мое имя навсегда останется связанным именно с этим фактом и впоследствии найдется немало охотников очернить мое доброе имя. Но долг требовал, чтобы я не обращал внимания на подобные соображения и немедленно начал действовать.