Киномания - Теодор Рошак

Услужливость исчезла из его голоса.

— Вы еще не видели эту пленку?

— Нет, я ее видел. Но не всю. Вы, наверно, понимаете, что я имею в виду.

Он понял. Смерив меня внимательным, прощупывающим взглядом человека, взвешивающего трудную сделку, он отодвинулся от стола и направился через комнату к шкафу. Отперев ящик, он вытащил оттуда коробочку размером с фонарик.

— Кажется, у вас для этого было какое-то смешное название? — спросил он.

— Саллиранд. Она была знаменитой стриптизеркой.

— Да, стриптиз… Танец, который скрывает больше, чем обнажает.

Мы вышли из кабинета во двор и пересекли его. В кабинете, где остались мои вещи, я распаковал катушку с пленкой, которую прислала мне Ольга Телл, и последовал за ним в нижние этажи школы. Я помнил эту часть приюта — здесь располагались кинолаборатории. Мы вошли в одну из комнат, в которой находилось с десяток мувиол. Доктор Бикс выбрал одну, вытащил катушку из коробки, осмотрел ее с нескрываемым неудовольствием и начал заправлять в установку.

— Может быть, стоило бы сыграть туш. Последняя серьезная работа Макса фон Кастелла. Кажется, вы так ее назвали. Как и многие другие, эта тоже, кажется, не завершена.

Доктор Бикс включил мувиолу. На экране сразу же появилась знакомая, но тем не менее пугающая сцена из «Сердца тьмы»: ограда из отсеченных голов. За ней — распутный местный танец и кровавый ритуал. Мы с доктором Биксом просмотрели фрагмент с начала и до конца. Точнее, смотрел он, а я краем глаза наблюдал за ним, интересуясь его реакцией. Я полагал, что она будет неблагоприятной, но оказалось еще хуже. С лица его не сходила гримаса почти не скрываемого отвращения. И все же, когда лента кончилась, он ограничился сдержанным замечанием.

— Довольно низкопробная поделка, как вы считаете? — холодно спросил он, — Кастелл был конченый человек — дошел до самой точки.

— Но мы еще не видели всего, — сказал я.

Доктор Бикс, не говоря ни слова, перемотал катушку и протянул мне саллиранд. Я нацелил прибор на мувиолу и просмотрел ленту еще раз. У меня были сильные подозрения насчет того, что я увижу, — и оказался прав.

Я увидел Ольгу Телл и человека, которого она называла Денди Уилсон, их призрачные изображения, появляющиеся в ряде негативных вкраплений, которые свертывались спиралью в переплетении дыма и тени. На нем были ритуальный костюм, черные крылья, а на голове — убор с клювом. Она, оставаясь полностью обнаженной, какой я и видел ее на ленте, сохраненной Зипом Липски, теперь была искусно, хотя и минимально, прикрыта мерцающими бликами меча, который держала в руках. Сделано это было мастерски, а ее великолепное тело излучало ангельское сияние. В то же время на крупных планах, снятых Зипом, по лицу Ольги было очевидно, что она и в самом деле накачана наркотиками и не контролирует себя. Видеть это было больно. Она смотрела полными страха, ошалелыми, ничего не понимающими глазами, совершала со своим напарником недвусмысленные и страшно унылые сексуальные телодвижения (которые, по категорическому утверждению Зипа, не имели никакого отношения к порнухе) и напоминала сомнамбулу. Сохраненные им вырезанные фрагменты делали это утверждение не очень убедительными. Но в этой версии, использующей ракурс, который, вероятно, и искал все время Касл, действо становилось отчасти ритуальным и одновременно более мучительным. Объяснялось это еще и тем, что кадры были сняты в сверхмедленном темпе. Казалось, что черного мужчину и белую женщину обуяла не только любовная страсть, но и ненависть — они обнимали и одновременно терзали друг друга, ласкали, но и мучили с изощренной неторопливостью: так двигаются под водой.

Но помимо этого происходило и кое-что еще. Закамуфлированные кадры Ольги и ее напарника переходили из негатива в позитив и обратно: черный мужчина — белая женщина, черная женщина — белый мужчина. По мере того как нарастала страстность соития, ускорялась и частота этих переходов, вызывая головокружительный эффект. Наконец, когда страсть достигла высшей точки, камера начала медленно вращаться движение, отчего бешено пульсирующие изображения мужчины и женщины обрели конфигурацию символа инь-ян — живое единство противоположностей. Но все это внезапно, резко оборвалось, когда Ольга взяла меч, который перед этим положила сбоку от себя, и нанесла своему любовнику быстрый удар — отсекла ему голову.

В этот же самый момент видимые невооруженным взглядом кадры, под прикрытием которых совершалось ритуальное убийство, прояснились и завладели моим вниманием. Шаман принес первую из жертв «несказанного ритуала» — одну из женщин. Этот миг был вырезан из видимых кадров, но Касл сохранил его в невидимой части. Сцена была ужасающая: черную женщину насаживали на жуткий белый бивень. Я не мог облечь символику происходящего в слова. Да этого и не требовалось. По завершении сцены у меня осталось твердое убеждение, что я был свидетелем жертвоприношения — священного и непристойного одновременно. Когда пленка закончилась, у меня было чувство, будто я получил удар в солнечное сплетение. Мне понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя, потом я протянул саллиранд доктору Биксу, чтобы и он мог увидеть эпизод во всей его полноте.

— В этом нет необходимости, — пробормотал он, перематывая катушку, — Я видел этот фрагмент.

— Правда? Когда?

— Когда вступил в свою должность здесь, в Цюрихе. Этот отрывок находился в нашей фильмотеке.

— Как же он туда попал?

— Мне сказали, что кто-то в Голливуде помогал Кастеллу с монтажом и эффектами — теми, какие тут есть. Когда студия (кажется, «РКО») вполне обоснованно решила приостановить съемки, наши монтажеры сохранили то, что им удалось найти. Не могу вам сказать, как пленка в конце концов оказалась у нас. Еще большая тайна для меня — почему ее вообще сохранили. Не сомневаюсь, мои предшественники считали ее не менее отвратительной, чем я.

После его ответа вопросов у меня появилось еще больше.

— Насколько я понимаю, Касл взял этот фрагмент с собой, когда в последний раз отправился сюда — в Цюрих.

— Правда? Не понимаю, зачем ему это понадобилось?

— Он полагал, что сможет убедить вашу церковь помочь ему деньгами для съемок «Сердца тьмы».

Доктор Бикс недоуменно смотрел на меня:

— Не верится, что он мог впасть в такое заблуждение. В любом случае если он взял эту ленту с собой, то она погибла вместе с ним. Разве нет?

— Да.

Доктор Бикс изучал меня внимательным взглядом, словно пытаясь прочесть мои мысли. Я решил поведать ему, что у меня на уме:

— А не могло так случиться, что эту ленту сюда привез Касл?

Он нахмурился. Но при этом выражение его лица было улыбающееся, вопросительное.

— Как такое могло произойти?

— Я хочу сказать, может, Касл все-таки добрался до Цюриха в сорок первом?

Доктор Бикс выпятил губы, поднял брови, стараясь убедительно показать, что обдумывает мой вопрос.

— Не помню, чтобы мне о таком сообщали.

— И эта пленка до сих пор у вас?

У него вырвался быстрый, горький смешок.

— Вряд ли. Моим первым действием на посту директора было уничтожение этой мерзости.

— Вы и правда считаете эту сцену настолько отвратительной? — спросил я, надеясь разговорить его. — Я согласен, снята она не на высшем уровне, но Касл работал в очень трудных условиях. Ему приходилось снимать быстро, чтобы студия не пронюхала…

Доктор Бикс нетерпеливо меня перебил.

— Это не имеет никакого отношения к художественным ценностям. — Два последних слова он прошипел, словно они обжигали его губы, — В этом злосчастном обрывке есть вещи — и вы их видели, — драгоценные для нашей веры. Кастеллу никто не давал разрешения использовать их, уж не говоря о том, чтобы осквернять. Вам с вашими преувеличенными современными представлениями о свободе художника, вероятно, трудно это понять.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, говоря «осквернять».

Он ответил так, словно оказывал мне величайшую услугу уже одним тем, что вообще обращал на меня внимание.

— Интересно, профессор Гейтс, что вы понимаете под идеей жертвы. Несет ли она вообще для вас нравственную нагрузку. А если я вам скажу: то, что вы видели через мультифильтр, это грязная пародия на ритуал жертвоприношения, почитаемый нашей церковью с древних времен. Станет ли это вам после моих слов понятнее? Боюсь, что нет. Вам нужно гораздо глубже разбираться в нашей теологии, чтобы понять, каким оскорбительным нам представляется эта гнусная карикатура. Но даже если бы эта вещица и не была богохульственной, мы никогда не смирились бы с тем, что в фильме — в каком угодно фильме — на всеобщее обозрение выставляется символ нашей веры.

Наконец-то я слышал то, что меня интересовало, — стоило раздразнить священника, и из него вместе с раздражением выплескивались и кое-какие горестные факты о последних днях Макса Касла.