Черный Ферзь - Михаил Савеличев

— Это у вас в крови, — с ненавистью процедил кодировщик. — Если бы не Флакш, вы бы все равно отыскали себе грязную лужу по душе… или устроили флакш на планете…

Сворден оттолкнул опять заведшего свои непонятные бормотания Наваха, опасаясь подцепить от него ту же самую заразу.

Кодировшик опустился на палубу, обхватив голову руками:

— Когда же вы прозреете, слепцы, когда же вы поумнеете, глупцы… нет, тут даже Высокая Теория Прививания спасует… как же вы не хотите жить собственным умом… вы на все пойдете, только бы оглупить себя, а в первую очередь — других…

Закурив, Сворден спросил:

— О чем бормочешь, выродок?

Навах отрезвелым взглядом посмотрел на Свордена.

— Неужели ты ничего не помнишь?

— Что именно?

Через несколько мгновений Сворден пожалел о заданном вопросе. Для него это был даже не вопрос, а удобный способ освободить легкие от дыма для вдыхания очередной порции отравы. Но Навах воспринял это как согласие невольного собеседника и впрямь разобраться в том бреде, которым прорвало кодировщика, точно дасбут, заполучивший торпеду в корпус.

Говорил Навах сбивчиво, перескакивая с одного на другое, да еще пересыпая речь тарабарщиной, больше похожей на рычание изголодавшихся копхундов во время случки. Это напоминало мозговую лихорадку тех, кто впервые проходил Стромданг, и которая начиналась подобным же бредом, а заканчивалась битьем головой о переборки, если пострадавшего вовремя не принайтовывали к койке и не вкатывали дервалью дозу успокоительного.

Начни Навах биться лбом о ледовое подкрепление, Сворден и пальцем не шевельнул, дабы облегчить страдания съехавшего с ума кодировщика. Может, наоборот — указал Наваху более подходящее место для пробивания дырок в собственном черепе. Однако кодировщик не выказывал (пока) признаков перехода мозговой лихорадки в острую для себя и менее мучительную для слушающих форму.

По словам кодировщика выходило, что Сворден — вовсе не Сворден, а Навах — никакой не Навах (в последнем Свордена и убеждать не требовалось) и, более того, мир — вовсе никакой не мир, а самая что ни на есть дыра, в которую легко попасть, а вот выбраться почти никак невозможно. Дыру эту прогрызло в мировой тверди какое-то злобное существо, которое и породило весь прочий мир, включая Наваха и Свордена с его идиотской подозрительностью к ни в чем не повинному кодировщику.

Навах величал мировое создание трахофорой, что в переводе с тарабарщины материковых выродков означало «вместилище мира».

Поскольку ничего в мире, кроме самой трахофоры, не существовало, то питалась она исключительно собственными снами, а испражнялась, понятное дело, кошмарами. То и другое и являлось тем, что Сворден, по глупости своей, считал реальностью. Только одна реальность порождалась снами и, соответственно, представляла собой мир добра, справедливости и благополучия, всеобщего братства и любви, поскольку (как уже сам сообразил Сворден) в нем отсутствовали материковые выродки и прочие ублюдки-недочеловеки. А вот другая реальность оказывалась целиком слепленной из экскрементов трахофоры со всеми вытекающими последствиями. Тут и доказывать нечего. Достаточно оглядеться вокруг, чтобы понять дерьмовость этого мира.

Люди из мира добра и справедливости, откуда и происходил Навах, а вместе с ним и Сворден (такой выверт Свордена не особенно удивил, подспудно он его ожидал), очень страдали, что их собратья по снам томились в беспробудном кошмаре трахофоры. Они смогли каким-то образом наладить переброску своих эмиссаров по ту сторону сна — сначала для разведки, а затем для поиска путей облегчения участи гибнущих в бесконечной войне людей.

Поскольку пребывание в мире кошмаров наносило тем, кто населял лучший из миров, непоправимый душевный ущерб, разведчикам стирали память и конструировали новую личность, которая считала худший мир своей родиной. Именно таким разведчиком и являлся Сворден.

На этом месте Навах почел за благо заткнуться, выжидательно разглядывая багровеющего от бешенства Свордена, чем обезопасил себя от неминуемой взбучки.

— Значит, на самом деле шпион — я? — уточнил Сворден.

— Разведчик, — поправил Навах. — Глубоко законспирированный специалист по исправлению худшего из миров. Так мы это называем.

— Моя память начисто стерта, и я ничего не помню? — рука Свордена нащупала рукоятку ножа.

— Не стерта, — сказал Навах. — Блокирована. Мы не были уверены, что ты сможешь выдержать длительное пребывание в Дансельрехе. Это — мерзейшее место худшего из миров. Худшее место худшего из миров. Еще никому из наших не удавалось там закрепиться. Трахофора никогда еще не создавала столь отвратительное местечко.

— Почему же она не блокирована у тебя — у шифровальщика Адмиралтейства? — почти насмешливо поинтересовался Сворден, представляя как сейчас начнет юлить этот любитель материковых выродков.

— Потому что я уже мертв, — ответил Навах. — Мертвые срама не имут.

Навах смотрел куда-то позади Свордена, и тот медленно повернулся. На палубе возвышалась длинная, нелепо скособоченная, бледная фигура.

Существо двинуло многосуставчатой лапой, задрав ее на уровень жуткой морды в мерзейшей пародии приветствия, и просипело сквозь многочисленные отверстия закипающим чайником:

— С-с-с-с-трелять не буде-ш-ш-ш-ш?

— Не буду, — и Сворден метнул нож.

Глава пятнадцатая. ТВЕРДЬ

— Моя жена… моя бывшая жена, — поправился Сердолик и ткнул в ее сторону вилкой, видимо от некоторого расстройства чувств. — И… мой сын, — с неуместной паузой добавил он.

— Твой бывший сын, — в тон ему съязвила женщина.

— Зачем ты так, — покачал головой Сердолик. Он с чрезмерной осторожностью положил вилку на стол, судя по всему сдерживаясь от того, чтобы не швырнуть ее в пустующую тарелку, сцепил пальцы до белизны в суставах и уместил на губах полагающуюся как бы к семейному ужину полуулыбку. — У нас сегодня гость. Позволь представить — господин Ферц, доблестный офицер Дансельреха… кхм…

— Два и семь, — сказала бывшая жена. — В лучшем случае три и семь.

— Не понимаю… — было заикнулся Ферц, но женщина с неожиданной злобой бросила:

— Вас это не касается! Это касается его, — она вновь повернулась к Сердолику, и Ферцу пришла в голову догадка — окажись у нее под рукой хоть один столовый прибор, он неминуемо полетел бы в Корнеола. — Чтобы представить меня, ему понадобилось два-три слова, вам он уделил целых семь.

— Flirrst Du? — поднял брови Сердолик. — Das ist aber gefДhrlich. Ich habe dich gewarnt. Dieser Kerl vergewaltigt dich in ein Augenblick!