Моби Дик, или Белый Кит - Герман Мелвилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
О метампсихоза! О Пифагор, скончавшийся в солнечной Греции две тысячи лет тому назад; в прошлом рейсе я плыл вместе с тобой вдоль перуанского побережья — и я, дурак, учил тебя, зеленого юнца и простофилю, как сплеснивать концы!
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Глава XCIX
Дублон
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Где-то раньше уже говорилось о том, что у Ахава была привычка расхаживать взад-вперед по шканцам, делая повороты у нактоуза и у грот-мачты; но среди многочисленных прочих подробностей, требовавших изложения, не было упомянуто, что иногда во время таких прогулок, если мрачные раздумья охватывали его с особенной силой, он имел обыкновение делать по пути остановки в обоих этих крайних пунктах своего маршрута и стоять, и там и тут пристально разглядывая один определенный предмет перед собой. Когда он задерживался у нактоуза, этим предметом была заостренная стрелка компаса, на которую он направлял свой взгляд, и взгляд его разил, точно копье, острием своего пылкого стремления; когда же, возобновив прогулку, он доходил до грот-мачты и останавливался перед нею, все тот же его разящий взор, как прикованный, застывал на прибитой к дереву золотой монете, и вид его выражал все ту же стальную решимость, быть может, только с примесью страстной тоски и даже какой-то надежды.
Но однажды поутру, остановившись на пути перед дублоном, он задержал взгляд на изображениях и надписях, запечатленных на нем, точно попытался на этот раз впервые связать их тайный смысл со своей бредовой, навязчивой мыслью. Ведь какой-то смысл таится во всех вещах, иначе все эти вещи мало чего стоят, и сам наш круглый мир — ничего не значащий круглый нуль и годен лишь на то, чтобы отправлять его на продажу возами, как холмы под Бостоном, и гатить им трясину где-нибудь на Млечном Пути.
Этот дублон был чистейшего самородного золота, вырытого из самого сердца прекрасных холмов, по которым на запад и на восток стекает золотоносными песками не один Пактол(298). И хоть теперь он был прибит среди ржавчины железных болтов и патины медных костылей, все же и здесь, неприкасаемый, недоступный всему нечистому, он сохранял свой экваториальный блеск. И несмотря на то что его окружали здесь люди, для которых не существовало ничего святого, и не ведающие страха божьего матросы то и дело проходили мимо него; несмотря на то что долгими, как жизнь, ночами его одевала густая тьма, чей покров скрыл бы от мира любую воровскую вылазку, все же каждый новый рассвет заставал дублон на том самом месте, где закат оставил его накануне. Ибо этот дублон был особенный, он предназначался иной, устрашающей цели; и самые беспутные на свой, матросский, манер моряки все до одного видели и почитали в нем талисман Белого Кита. Иной раз в унылые часы ночной вахты они вели между собой о нем разговоры, гадая, кому он достанется и доживет ли его новый владелец до того дня, когда сможет его истратить.
Эти величественные золотые монеты Южной Америки похожи на медали Солнца или на круглые значки, выбитые в память о красотах тропиков. Здесь и пальмы, и козы-альпага, и вулканы; солнечные диски и звезды; круги небесной сферы и роги изобилия, и пышные знамена — все в больших количествах и в крайнем роскошестве; кажется, само драгоценное золото становится еще дороже и сверкает еще ослепительнее, оттого что прошло через их изысканные, по-испански поэтические монетные дворы.
Дублон «Пекода» был как раз одним из ярких образчиков такого рода изделий. По его круглому краю шли буквы:
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ REPUBLICA DEL ECUADOR, QUITO.
Итак, родина этой монеты помещалась в самом центре мира, под великим экватором, и названа его именем; ее отлили где-то в Андах, в стране вечного неувядающего лета. В обрамлении этой надписи можно было видеть какое-то подобие трех горных вершин; из одной било пламя, на другой высилась башня, с третьей кричал петух, и сверху их аркой охватывали знаки зодиака с их обычными кабалистическими изображениями, а Солнце — ключевой камень — как раз вступало в точку равноденствия под Весами.
Перед этой экваториальной монетой стоял теперь Ахав, и здесь не избегнувший посторонних взоров.
— Есть что-то неизменно эгоистическое в горных вершинах, и в башнях, и во всех прочих великих и возвышенных предметах; стоит взглянуть на эти три пика, преисполненные Люциферовой гордости. Крепкая башня — это Ахав; вулкан — это Ахав; отважная, неустрашимая, победоносная птица — это тоже Ахав; во всем Ахав; и сам этот круглый кусок золота — лишь образ иного, еще более круглого шара, который, подобно волшебному зеркалу, каждому, кто в него поглядится, показывает его собственную загадочную суть. Велики труды — жалки плоды для того, кто требует, чтобы мир разгадал ее; мир не может разгадать самого себя. Сдается мне сейчас, что у этого чеканного солнца какой-то багровый лик; но что это? конечно! оно входит под знак бурь — под знак равноденствия! а ведь всего только шесть месяцев назад оно выкатилось из прошлого равноденствия под Овном. От бури к буре! Ну что ж, будь так. Рожденный в муках, человек должен жить в терзаниях и умереть в болезни. Ну что ж, будь так! Мы еще потягаемся с тобой, беда. Пусть будет так, пусть будет так.
— Видно, не пальчики феи, но когти дьявола чеканили эту монету, оставив на ней со вчерашнего дня свои отпечатки, — пробормотал себе под нос Старбек, перегнувшись через фальшборт. — Старик словно читает ужасную надпись Валтасара(299). Я ни разу не присматривался к монете. Вот он уходит вниз; пойду погляжу. Темная долина между тремя величественными, к небу устремленными пиками, это похоже на святую троицу в смутном земном символе. Так в этой долине Смерти бог опоясывает нас, и над всем нашим мраком по-прежнему сияет солнце Праведности огнем маяка и надежды. Если мы опускаем глаза, мы видим плесневелую почву темной долины; но стоит нам поднять голову, и солнце спешит с приветом навстречу нашему взору. Однако ведь великое солнце не прибьешь на одном месте, и если в полночь мы вздумаем искать его утешений, напрасно будем мы шарить взором по небесам! Эта монета говорит со мной мудрым, негромким, правдивым и все же грустным языком. Я должен оставить ее, чтобы истина не смогла
