Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы - Юрий Жуков

— Что натолкнуло вас на это? — спроснл журналист Сезара. И получил откровенный ответ:

— О, это дело случая. Один золотых дел мастер из Ниццы, Морабито, спросил, не захочу ли я поработать с ним. Я сказал, что изготовление брошей и клипсов меня не особенно интересует, но что я хотел бы, чтобы мне дали, к примеру, всякие там цепочки, висюльки и кольца от Картье и Ван Клеефа, — я бы их охотно подавил. Я решил, что, если мне дадут достаточное количество драгоценностей, мне удастся учинить любопытную метаморфозу путем сжатия…

— Как же вы производите это сжатие? — не унимался потрясенный журналист.

— Я беру драгоценности, смешиваю их, подкладываю под пресс и давлю их, — невозмутимо продолжал Сезар. — Смотрю, что получилось, потом опять сжимаю, еще и еще. Золото и серебро легко гнутся — не то что сталь или железо.

— Но каждая драгоценность — уникальна. Какое удовольствие вы находите в этой необычной акции — сжатии?

— Ну что ж, это такая же техника, как и любая другая. Вместо того чтобы использовать сварочный аппарат, клещп, молоток, пилу, я употребляю пресс. Мне удалось осуществить множество вариаций. Например, я соединяю воедино отобранные мною украшения, накладывая их одно на другое. Я могу также попросту высыпать их как попало под пресс, чтобы увидеть, что получится, когда я их раздавлю. Потом я могу взять три уже сжатых украшения и соединить их новым сжатием, а потом распилить то, что получилось, пилой на ломтики и смешать с другими продуктами сжатия. Возможности тут бесконечны…

— Да, это прекрасно, — заметил журналист. — Ваши работы производят магическое впечатление. Хочется их потрогать, взять в руки. Но можно ли называть эти работы ювелирными украшениями в прямом смысле этого слова?..

— Назовем их скульптурами, которые люди носят на себе…

— А почем продаются эти скульптуры?

— Это зависит от того, из каких ювелирных украшений я их смастерил. И потом к этой цене надо добавить цену марки «Сделано Сезаром»!

И Сезар хитро улыбнулся.

Отыскался в эти дни и след Даниэля Споэрри, — того самого скандально знаменитого Споэрри, который десять лет тому назад прокладывал путь к славе «новыми реальностями», воплощенными в пирожках с начинкой из нечистот. 29 ноября 1971 года я прочел в газете «Фигаро» обстоятельное сообщение из Дюссельдорфа, из коего явствовало, что Споэрри жив, здоров и процветает на гостеприимной земле ФРГ.

А в феврале 1972 года в Париже я побывал на проходивших там одновременно двух больших персональных выставках, посвященных его «творчеству». Одна из них была размещена в том же Национальном центре современного искусства на улице Беррьер, где за полгода до этого красовались скрипучие и трескучие «ротоцацы» и «метама-тики» Тенгели, а другая — в галерее Матиаса Фельса на бульваре Османа. Газеты и журналы были полны статей и репродукций, посвященных Споэрри. Национальный центр современного искусства выпустил в свет роскошно изданный альбом с репродукциями его «произведений», которым сопутствовали его собственные комментарии и статьи его друзей и почитателей.

К этому времени Споэрри исполнилось уже сорок два года. Полурумын — полушвейцарец, он прожил довольно сложную и беспокойную жизнь, скитаясь по Европе, пока не сообразил, что можно отлично зарабатывать, эпатируя публику малопристойными выходками вроде показа на выставках пирожков, начиненных нечистотами, или дохлых кошек и крыс.

Из биографии этого человека, которую написала Мариа Блум, я узнал, что усыновивший его дядя Теофил Споэрри, ректор Цюрихского университета, немало с ним помучился, пытаясь наставить его на путь истинный: вначале дядя пристроил племянника служить в экспортноимпортную контору, но тот проворовался и его выгнали; тогда он определил незадачливого Даниэля в книжный магазин, но племянничек и там проворовался, и его опять выгнали; после этого юный Даниэль Споэрри объявил, что он хочет стать проповедником божьего слова на Тибете,

и его приняли в школу миссионеров; однако вскоре он разочаровался в теологии, и дядя пристроил его в коммерческое училище; увы, и там Даниэль Споэрри учился плохо, и его выгнали; тогда этот юноша стал бродяжничать по Европе — он побывал в Амстердаме, Париже, Марселе, зарабатывая на жизнь торговлей фруктами, случайной работой в качестве чернорабочего, кельнера: потом он вернулся в Цюрих и поступил в балетную школу…

Во время своих скитаний Даниэль Споэрри в начале пятидесятых годов встретился в Париже с Жаном Тенгели, с которым он познакомился еще в Швейцарии — они вдвоем пытались в 1949 году создать декорации для некоего «балета красок», но «балет» этот выдержал лишь одно — единственное представление. Теперь они решили организовать некий «автотеатр», в котором, как писал Споэрри, «зритель одновременно являлся бы и актером, ипуб ликой». Впрочем, из этого тоже ничего не вышло. Свое призвание Споэрри вместе с Тенгели обрел лишь в 1960 году, когда они вступили в группу «новых реалистов», о которой я уже рассказал выше.

В этой группе Споэрри занял особое место. Если, скажем, Тенгели мастерил из металлолома какие‑то движущиеся грохочущие механизмы, Арман распиливал кофейники и утюги, а Клейн обмазывал синей краской натурщиц и, прижимая их к полотну, делал оттиски, то Споэрри избрал наиболее простой путь: он прикреплял к столу клеем и гвоздями остатки своего завтрака и вывешивал крышку стола на стене. Это называлось «ТаЫеаи-piege» — «Картина — западня».

В своем «исследовании», которое называется «Топография случая в рассказах», Даниэль Споэрри провозглашает, что это его искусство имеет огромное познавательное значение, — он, видите ли, стремится познать сущность явлений, «как Шерлок Холмс, который, отправляясь от какого‑либо одного предмета, мог разгадать тайну преступления, или как историки, которые на протяжении столетий сумели восстановить картину целой эпохи, анализируя самую знаменитую фиксацию истории — Помпею».

Его «Топография» содержит в себе составленное с маниакальной дотошностью описание всего, что находилось в «беспорядке», как он сам подчеркивает, на столе его комнаты № 13 на четвертом этаже отеля «Каркассон», что в доме № 24 па улице Муффтар в Париже в пятнадцать часов сорок семь минут 17 октября 1961 года. Начинается это «научное» описание так — я цитирую:

«1. Недоеденный кусок белого хлеба. Этот хлеб я купил вчера, но его разрезали только сегодня утром, когда ко мне зашла актриса Рената Штейбер со своим мужем Клаусом Бремером, чтобы позавтракать…

1–а. Крошки от недоеденного куска белого хлеба…

2. Светло — зеленая подставка для вареного яйца, очень легкая, — я ее купил вместе с тремя другими в прошлую субботу в магазине «Унипри» на авеню генерала Леклерка…

3. Литр вина Роше, который я купил сегодня утром… Бутылка еще наполовину полна, и я сейчас ее допиваю.

4. и 4–а. Яичная скорлупа.

5. Рассыпанная на столе соль.

6. Коробочка с растворимым кофе, которую я привез 30 сентября из Копенгагена и которая сейчас почти пуста…»

И так далее и так далее — всего в этой «Топографии» восемьдесят пунктов! Эта дотошность в описании объедков так поразила воображение критика газеты «Комба» Франсуа Плюшара, что он на полном серьезе написал в своей обширной похвальной статье о «творчестве» Споэрри, опубликованной 7 февраля 1972 года: «Споэрри проявил себя еще и как одаренный писатель (!), выступив с «Топографией случая в рассказах», произведением, опубликованным в 1963 году галереей Лоуренса, — бесспорно, это капитальный труд».

Исследователи «творчества» Споэрри в своих книгах и статьях, которые в феврале 1972 года в изобилии публиковались в парижской прессе, наперебой выражали свое восхищение оригинальностью его идей. При этом всячески подчеркивалось, что за минувшие десять лет этот «художник» отнюдь не стоял на месте, а постоянно придумывал все новое и новое.

То он демонстрирует свои «картины — западни»; то показывает коллекции консервных банок и бакалейных товаров с оттиском печати «Внимание! Это произведение искусства»; то устраивает выставку под названием «Это колет глаза» — на ней очки для ослепления людей (к стеклам прикреплены булавки, и если рассеянный человек их наденет, то эти булавки вопьются ему в глаза!); то организует «институт самоубийств» — в одиннадцати комнатах демонстрируются одиннадцать способов самоубийства; то выставляет коллекцию капканов для крыс и мышей; то показывает мумифицированных дохлых кротов. Нет, решительно с Даниэлем Споэрри не соскучишься!

В последнее время этот «художник» именует свое искусство на американский лад «Eat Art», что примерно означает «съедобное искусство» или «искусство еды». Стало быть, потребность зрителей в пирожках с нечистотами, которые Споэрри демонстрировал десять лет тому назад, уже отпала — потребовалась иная продукция, более подходящая для едоков? Не спешите с этим заключением. В уже упомянутом мною сообщении в газете «Фигаро» 29 ноября 1971 года говорится: