Ненависть - Иван Шухов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как так? Опять из колхоза удалились? — спрашивает, недоуменно взметнув бровями, кузнец.
— Удалились, регент. Ушли,— махнув рукой, откликается дедушка Конотоп.— Мы теперь обратно единоличники. Обратно самостоятельные граждане хутора Арлагуля! У нас теперь воля!
— Правильно. Обратно — теперь мы свободная нация,— подтверждает Иван Осипов.
— На господ прасолов горба гнуть не желаем.
— В отдел ушли от варнаков и мошенников. Ясно? Кузнец молчит и долго не может сообразить, в чем
дело. Он крутится около подвыпивших мужиков как на иголках и все косится при этом на подоконник кузницы, где стоит давно опорожненная им поллитровка.
Проня Скориков, схватив кузнеца за руку, строго спрашивает его:
— А ты за кого, регент?
— В самом деле, откройся нам, как на духу, какую сторону держишь?
— За какую нацию голосуешь, за нас али за прасолов? — строго спрашивает его дедушка Конотоп.
— Я голосую? — переспрашивает кузнец.
— Именно ты, регент. За какое сословие? — говорит дедушка Конотоп и продолжает: — Вон там, к примеру, тоже робит колхозная артель. Один к одному — бедная нация. А посмотри, как работают,— любо да дорого. Крепко, варнаки, работают. Дружно живут. Вот против такого колхоза я возраженьев не имею. Не отрицаю такого колхоза.
— Ну, там не колхоз, там одна печаль и воздыхание, как поется в одном псалме — глас пятый…— говорит кузнец, охотно принимая из рук дедушки Конотопа щербатую чашку с водкой.
Кузнец быстро пьянеет от мутно-желтой самогонки. Выпив с мужиками по маленькой, он идет впереди них по улице так, словно под ногами у него узкая тропка над насыпью: идет, балансируя, опасаясь, как бы не свалиться. За кузнецом по-прежнему гуськом тянутся мужики.
Вполголоса кузнец напевает:
Хоры ангельские тя славословят, И отверзнутся уста твои!
Вечером того же дня подлетел к кузнице на никулинском жеребце Иннокентий Окатов. Он привез на сварку две порванные косы от сенокосилки, сломанный косогон и передаточную шестеренку. Спешившись и привязав к коновязи жеребца, Иннокентий бросился к кузнице и замер около двери. Дверь кузницы была на замке. На двери — развернутый газетный лист. По газетному листу громоздились друг на дружку полупечатные русские и церковнославянские буквы, разрисованные углем. Зло покусывая губы и щурясь, Иннокентий вполголоса прочел:
«Стой! Не куем!
Кузница совсем закрыта и не принимает и не починяет всяким, которые хочут что-то доказать из себя, кулачье чертово! Они жмут и думают, что у бедноты нет никаких выходов! Теперь посмотрим: кто кого! А в кузницу лучше не суйтесь! Не выйдет!!»
Осатаневший от ярости Иннокентий, сорвав с двери газету, сунул ее зачем-то в карман галифе. Оглядевшись вокруг злобным, затравленным взглядом обложенного волка, он не увидел вокруг ни одной живой души.
— Стрелять их надо! Втихомолку. Из обрезов. В темные ночи. В затылок. Из-за угла! — убежденно сказал он, садясь на коня.
Мужики сидят на завалинке около избушки дедушки Конотопа. Перед ними стоит Иннокентий. Упираясь ногой в бревно, Иннокентий беспрестанно курит. Он злобно отплевывается и глухо, точно сквозь зубы, говорит:
— Предлагаю вернуться в двадцать четыре часа! А кто не подчинится моему словесному приказу, будет исключен к чертовой матери из артели. А вы понимаете, граждане, что значит: исключен? Это значит совершенно лишен всяких благ — и покоса и пашни,— как за измену колхозному строительству, и будет отвержен как совершенно классово чуждый индивидуум в данной местности! Так предлагал сам Карл Маркс поступать с дезертирами колхозного фронта.
Мужики молчат, переглядываясь, беспокойно ерзают на бревнах.
— Итак, моя речь короткая, граждане. Я кончаю на этом. Ваше дело подумать и решить, за социализм вы или против такового? — цедит сквозь зубы Иннокентий и, по-армейски козырнув мужикам, уходит прочь строевым маршевым шагом.
Мужики, оставшись одни, молчат, переглядываются, вздыхают. Затем Калитон Норкин снова принимается за прерванное чтение устава сельскохозяйственной артели. Читает он скверно, по-церковному, нараспев. И очень часто, не закончив одной фразы, вдруг умолкает и, передохнув, спрашивает:
— Ну как?
— Ничего…
— Поняли али тупо?
— Ничего, Капитон, крой дальше. Оно, может, дальше понятнее будет,— откликаются мужики.
Капитон Норкин снова начинает читать, как дьяк, нараспев, с выносом. Мужики слушают и не слушают. Никто из них не вникает в смысл прочитанного. Над каждым из них тяготеют злые, назойливые думы. Про-
трезвевший дедушка Конотоп мысленно раскаивается: зря он, должно быть, погорячился и выскочил из артели. Ведь, чего доброго, и впрямь останешься без куска хлеба, без клочка сена, а тут еще, гляди, и под суд попадешь. Недаром же грозил им судом Иннокентий!
И, словно угадывая тайные мысли Конотопа, Иван Осипов говорит:
— А что вы думаете, мужики, и засудят… Им недолго. У них все законы супротив нас в руках.
— Это за что же, за какую такую дыру? — озлобленно спрашивает ершистый мужичонка в драной соломенной шляпе набекрень.
- За ту самую… Али не слышал, о чем председатель здесь говорил. Одно слово — измена!
— Слово-то дурное, мужики,— задумчиво говорит Капитон Норкин. Нехорошее слово, граждане. Как бы и в самом дело в острог не упрятали вас за такую проминку. Вот я, к примеру, за себя в покое. Моя совесть чиста. Я не увязался за вами сдуру!
Проня Скориков по-прежнему держится непримиримо-воинственно. Перемешивая бранные слова с молитвенной клятвой, Проня уверяет мужиков, что никто их судить не будет. В пример ставит себя. Вот вышел же он из колхоза и живет себе, как сыр в масле катается! Но туг же, вспомнив о бесследно сгинувшей своей полосе, Проня, поджав губы, умолкает.
Протрезвевший кузнец Лавра Тырин бойко работает в кузнице. Двери в кузнице — настежь. Ловко, впришшс перестукиваются молотки над звонкой наковальней. Трахомный Анисим и Корней Селезнев помогают кузнецу: один раздувает мехи, другой работает за молотобойца.
Кузнец оковывает вальки для машинных грабель артели «Сотрудник революции». Привычно и ловко работая молотом, он бубнит, не поднимая припухлых глаз:
— Разве я, допустим, пес али какая бессмысленная тварь, чтобы этого дела не понимать? Я все понимаю. Мне все едино, на кого работать. Я мужик обоюдный!..
Сегодня чуть свет Корней Селезнев и милиционер Левкин подняли кузнеца с постели и, пригрозив ему протоколом, приказали открыть кузницу. И кузнец, боявшийся больше всего на свете милиции, покорно явился сюда и работает с азартом, без передышки.