Альманах «Мир приключений». 1969 г. - К. Домбровский

— Хорошо бы нам остановиться на Франции, — задумчиво проговорил Коссовски, рассматривая на свет игристое вино. — Нас, немцев, всегда заводит хмель побед так же далеко, как это шампанское.

— Нет, фюрер не остановится на полпути! — ударил кулаком Зейц.

— Значит, «Идем войной на Англию, скачем на Восток», — напомнил Коссовски нацистскую песенку.

— Сила через радость — так думает фюрер, так думаем мы. — Зейц поднял бокал.

— Я вспомнил оду в честь Вестфальского мира, — не обращая внимания на Зейца, продолжал Коссовски. — Пауль Гергардт написал о наших воинственных предках и господе боге вскоре после Тридцатилетней войны, кажется, так:

Он пощадил неправых,От кары грешных спас:Ведь хмель побед кровавыхДоныне бродит в нас...

Вдруг внимание Коссовски привлек невысокий молодой человек с иссиня-черными волосами. Высоко над головой он держал поднос и быстро шел через зал, направляясь к их столику. В этом углу за колоннами сидели только они — Коссовски, Пихт, Зейц и Вайдеман, но обслуживал их другой официант.

Гарсон, пританцовывая, пел себе под нос какую-то песенку.

«Март... Сьерра... Увиньен...» — донеслись до Коссовски слова.

— Простите, господа, — изогнулся в поклоне официант. — Директор просит принять в подарок это вино.

Пихт посмотрел на свет графин. Вино было темно-бордовым, почти черным.

— Пятидесятилетней выдержки, господа!

— Передайте директору нашу благодарность, — проговорил Пихт и начал разливать вино по рюмкам.

Утром в отеле «Тюдор» он поймал себя на том, что думает по-русски. В первую минуту это огорчило его. Никаких уступок памяти, так можно провалиться на пустяке! Но чем меньше времени оставалось до назначенного часа, тем слабее он сопротивлялся волне нахлынувших воспоминаний, далеких тревог и забот.

Машинально он завязал галстук, одернул пиджак.

«Как же вчера скверно сработал Виктор с этой дарственной бутылкой вина... Он бы мог найти менее рискованный путь предупредить меня... Или уже не мог? Он боялся, что я пойду на явку сразу же и провалюсь...»

Никогда еще нервы его не были так возбуждены, мысли так непокорны, движения безотчетны.

«Хорошеньким же птенцом я окажусь... Взять себя в руки! Взять! Я приказываю тебе!»

Глядя на себя в зеркало, он пытался погасить в глазах тревогу.

— А штатское вам идет, — сказала, кокетливо улыбаясь, горничная.

«Врет, дура, врет».

Он механически коснулся ее круглого подбородка.

— Штатское мне не идет. А идут серебряные погоны. Откуда ты знаешь немецкий?

— Я немка и здесь исполняю свой долг.

Он отвернулся, снова уставился в зеркало, чтобы увериться в своем нынешнем облике, чтобы отвязаться от назойливой мысли, что вот сейчас он выйдет, бесповоротно выйдет из роли.

«Пятая колонна, проклятая пятая колонна...»

— Жених на родине?

— Убили его партизаны в Норвегии. Перед смертью он прислал открытку. Вот поглядите. — Горничная из-под фартука достала чуть смятую картонную карточку, изображавшую королевский дворец в Осло — приземистый замок из старого красного кирпича и посеребренные краской сосны.

Почему-то эта фотография помогла ему взять себя в руки.

— Не горюй, женихов на фронте много. Всех не убьют. Париж взяли, скоро войне конец.

— Не надо меня утешать. Я-то знаю, война только начинается. Скоро мы, немцы, пойдем на Восток!

— Ух какая ты воинственная! — сказал он и направился к двери.

Он взял такси и попросил отвезти в Версаль. Но на полдороге вышел у ювелирного магазина, долго стоял у прилавка, любуясь камнями и колеблясь в выборе. Выбрал, наконец, камею на розоватом сердолике.

— Одобряю выбор, месье. У вас хороший вкус. Невеста будет довольна, — затараторил чернявый бижутьер.

«Почему невеста? Почему не жена?» — удивился он галантной проницательности продавца.

Он сказал шоферу, что раздумал смотреть Версаль и хочет вернуться в Париж.

Через час он стоял перед тем самым домом на бульваре Мадлен, о котором ему сказал гарсон Виктор в «Карусели».

Это была вторая, последняя явка. Он еще раз прошелся по бульвару, терпеливо оценивая прохожих, и вошел в подъезд.

Третий этаж. Бесшумно открывается дверь.

— Господин де Сьерра!

«Зяблов, это же Зяблов! Живой, всамделишный Зяблов!»

— Прошу вас. — Господин де Сьерра подвел гостя к двери в другую комнату и тихо, но ощутимо сжал его плечо...

— Ну, здравствуй, Март, рад видеть тебя живым, — проговорил де Сьерра, когда они вошли.

— Здравствуйте, Директор, — сказал он по-русски и подумал, что эта небольшая передышка, пожалуй, крошечная полоска света во враждебном мраке окажется экзаменом более строгим и жестоким, чем все перенесенные испытания. И вовсе неважно, что Зяблов — учитель по спецшколе и командир — зовется сейчас «Директором», а он, Мартынов, — «Мартом». Он не слышал родного языка больше двух лет, он не видел родного лица больше двух лет, он не знает, чем живет родина больше двух лет, и не получал из дома писем больше двух лет. А этот срок слишком долгий даже для его профессии.

— Вам известно, как Виктор предупредил меня в «Карусели»? — спросил Март.

— Да. Но другая явка провалена, и Виктору пришлось рисковать.

— Вы знаете, что война идет к нашим границам?

— Спокойно, Март, — проговорил Зяблов. — Слушай меня внимательно, времени для свиданий у нас мало... Итак, будем считать, что первая часть задания выполнена тобой образцово. Крыша у тебя надежная. О твоем отчете по Испании в Центре знают. Твои сообщения о новых видах оружия нельзя недооценивать. Все, что тебе удастся узнать в этом плане, держи особо. Но никакого риска. Всякая мало-мальски рискованная операция сейчас, когда с Германией заключен пакт о ненападении, абсолютно исключается.

— Да ведь фашисты теперь бросятся на нас!

— Хочешь знать мое личное мнение — слушай. Да, война приближается к нашим границам. Близится решающая схватка. Кроме нас, шею Гитлеру никто не свернет. Это нам обоим ясно. И не только нам. А значит? Мы должны находиться в состоянии полной боевой готовности. И поэтому не имеем права рисковать ни одним человеком! Во время войны он будет во сто раз полезнее.

— Нас мало.

— Этого ты не знаешь. А может, и я не знаю. Но не забывай — за коммунистов голосовало пять миллионов немцев. Это враги нацизма. Это твои союзники, помощники, твоя опора. Связь с коммунистическим подпольем осуществляется и будет осуществляться. Но я считаю, пока — подчеркиваю, пока — тебе нужно стоять в стороне от подполья. Работай в одном канале—люфтваффе. Новые самолеты, новые моторы, новое вооружение. Сконцентрируйся на Аугсбурге. Мы подберем там тебе помощника. Когда начнется война, выйдешь на связь с Перро. В третий, шестой, двенадцатый и так далее день войны ты встретишься с Перро в Тиргартене, на пятой аллее налево от центрального входа в семь часов вечера. Имей при себе свежий номер «Франкфуртер Цейтунг». Пароль: «Дядя Клаус». У Перро будет программа Берлинского ипподрома. Подчеркнута третья лошадь в четвертом заезде. Получишь у него код, данные на выход. Остальное — по обстановке. Действуй самостоятельно. Перро — это связной Центра, надежный человек. Он ненавидит фашистов, как и мы. Во что бы то ни стало обзаведись собственным передатчиком. Время у тебя есть. Ясно?

— Понятно. К выполнению задания готов.

— Хорошо, Март, — Зяблов встал. — Командирован ты, считай, до дня победы. Дату поставишь сам. Верю: увидимся. Самый никудышный разведчик — мертвый разведчик. Ты нам нужен живой.

Когда Март снова появился на улице, солнце садилось. Весь вечер он бродил по городу. «Бош! Бош! Бош! Победитель в стане поверженных».

В темно-синем безоблачном небе по гирляндам опознавательных огней угадывалась Эйфелева башня. Париж бесстрастно отдавал победителям свои огни, свои запахи, свою неповторимость. Под Триумфальной аркой, не затухая, плескался скорбный огонь на могиле Неизвестного солдата. И рядом, на карауле, ноги врозь, под сверкающей каской — неживое лицо — стоял, сторожа его, пленного, коричнево-рыжий в рекламном зареве солдат фатерланда.

Площадь Звезды... Расходятся, разбегаются асфальтовые лучи... И один луч, пересекая Германию, пересекал всю Европу, тянулся к России, к Москве, на Красную площадь.

Март пошел на восток по бульвару Гюисманса. Пошел навстречу своим, ожидая их, воюя рядом с ними.

ПРЕКРАСНАЯ ЭРИКА И РЮБЕЦАЛЬ

По утрам оберштурмфюрер Вальтер Зейц настраивал себя на такие мысли и поступки, которые были присущи только должностному лицу. Даже поиски невесты он рассматривал как сугубо служебное дело.

Рабочий день его начинался кропотливым разбором почты. Самому Зейцу мало кто писал: родных не осталось, берлинские приятели не вспоминали о нем. Мешок писем и бандеролей приносил ежедневно одноглазый солдат из военной цензуры. Осуществляя негласный надзор за душами служащих Мессершмитта, Зейц был в курсе многих глубоко интимных дел жителей Лехфельда. По утрам он подыскивал себе невесту. Просмотр корреспонденции лехфельдских девиц заметно сузил круг претенденток. Все чаще его внимание задерживалось на письмах Эрики Зандлер.