Поединок. Выпуск 15 - Анатолий Алексеевич Азольский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мартин Бек вынул патроны, покрутил их пальцами и прочитал надпись вокруг капсюля: «Металлверкен-38». Патроны были шведские, но пистолет американский: «Смит энд Вессон 38 спешиал», сделанный в Спрингфилде, штат Массачусетс.
Бьёрн Форсберг лежал, прижавшись лицом к блестящей поверхности стола. Он весь дрожал. Потом свалился на пол и закричал.
— Позвоните в «Скорую помощь», — сказал Меландер.
Вот так Рённу снова пришлось сидеть со своим магнитофоном в отдельной палате Каролинской больницы. Только не в травматологическом отделении, а в психиатрическом, и рядом с ним дежурил не несносный Улльхольм, а Гюнвальд Ларссон.
Бьёрна Форсберга лечили разными способами, успокоительными уколами и тому подобное, и психиатр, наблюдая за его состоянием, уже несколько часов сидел в палате. Однако пациент все время повторял только одно:
— Почему вы не дали мне умереть?
Он повторял эти слова уже бесчисленное количество раз и снова сказал:
— Почему вы не дали мне умереть?
— А ты подумай, — пробормотал Гюнвальд Ларссон. Врач укоризненно посмотрел на него.
Откровенно говоря, они бы здесь не сидели, если бы врачи не заявили, что Форсберг может умереть. Они сказали, что пациент перенес очень сильный шок, что у него слабое сердце и расшатанные нервы, хотя общее состояние не совсем плохое. Но каждую минуту можно ожидать сердечного приступа, который его убьет.
— Почему вы не дали мне умереть? — спросил Форсберг.
— А почему вы не дали жить Тересе Камарайо? — спросил Гюнвальд Ларссон.
— Потому что больше не мог. Я вынужден был от нее избавиться.
— Ну, хорошо, — терпеливо сказал Рённ. — А почему-вы вынуждены были от нее избавиться?
— Я не имел иного выбора. Она бы разбила мне жизнь.
— Ну, кажется, она и так разбита, — молвил Гюнвальд Ларссон.
Врач строго посмотрел на него.
— Вы не понимаете, — сказал Форсберг. — Я велел ей больше не приходить. Даже дал денег, хотя у самого не очень много было, а она все-таки…
— Что вы хотели сказать? — мягко спросил Рённ.
— Она меня преследовала. Когда я в тот вечер вернулся домой, она лежала в моей кровати. Голая. Она знала, где я обычно кладу запасной ключ, и залезла в квартиру. А моя жена… моя невеста должна вот-вот прийти. Не было другого выхода…
— А потом?
— Я вынес ее в холодильную камеру.
— И вы не боялись, что там ее кто-нибудь найдет?
— От камеры было только два ключа. Один у меня, а второй у Ниссе Ёранссона. А Ниссе тогда не было.
— Сколько вы ее там держали? — спросил Рённ.
— Пять суток. Я ждал, пока пойдет дождь.
— Так, вы любите дождь, — заметил Гюнвальд Ларссон.
— Как вы не понимаете? Она же в один миг разбила бы мою жизнь. Все разрушила бы, что я запланировал.
Рённ кивал головой. Пока все шло наилучшим образом.
— Где вы взяли автомат? — внезапно спросил Гюнвальд Ларссон.
— Привез его с войны. — Форсберг какое-то время помолчал. — Я убил им троих большевиков.
— А где он теперь?
— Там, где его никто не найдет.
— Как вы относились к Нильсу Эрику Еранссону? — спросил Рённ.
— Ниссе был хороший парень. Я был для него, как отец.
— А все-таки убили его.
— Он угрожал моему существованию. Существованию моей семьи. Всему, ради чего я жил. Всему, что у меня было. Не было иного выхода. Но я умертвил его быстро и безболезненно. Не мучил так, как вы меня мучите.
— А Ниссе знал, что это вы убили Тересу? — спросил Рённ. Он все время говорил спокойно и дружелюбно.
— Догадывался, — ответил Форсберг. — Ниссе был неглупый парень. И добрый товарищ. Я дал ему десять тысяч крон и новую машину, когда женился. И мы разлучились навсегда…
— Навсегда?
— Да. От него все это время не было никаких вестей. Вплоть до этой осени. А осенью он позвонил и сказал, что кто-то наблюдает за ним и днем и ночью. Он был напуган и без денег. Деньги он получил. Я пробовал уговорить его, чтобы он выехал. За границу.
— А он не согласился?
— Нет. Он уже слишком опустился морально. И был напуган до смерти. Боялся, что, когда он выедет, на него падет подозрение.
— Поэтому вы его убили?
— Я вынужден был его убить. Ситуация не оставила мне выбора. Он бы разрушил мою жизнь. Будущее моих детей. Решительно все. Он не хотел этого, но был слабый, напуганный, на него нельзя было положиться. Я знал, что рано или поздно он придет ко мне искать защиты. И этим меня погубит. Или же его схватит полиция и заставит все рассказать. Он был наркоман, слабый, ненадежный человек. Полиция мучила бы его, пока он не сказал бы все, что знал.
— Полиция не имеет привычки мучить людей, — смиренно сказал Рённ.
Форсберг впервые повернул голову в его сторону. Руки и ноги у него были связаны ремнями. Он посмотрел на Рённа и сказал:
— А как назвать то, что вы делаете со мной? Рённ опустил глаза.
— Где вы сели в автобус? — спросил Гюнвальд Ларссон.
— На Кларабергсгатан. Перед универмагом Олена.
— Как вы добрались до Стокгольма?
— Машиной. Я ее оставил около конторы.
— Откуда вы знали, в каком автобусе будет ехать Еранссон?
— Он звонил мне, и я с ним договорился.
— Иными словами, вы ему сказали, как он должен поступить, чтобы его убить? — спросил Гюнвальд Ларссон.
— Как вы не понимаете, что я не имел выбора. Кроме того, я сделал это гуманно, он ничего не понял.
— Гуманно? Какая же это гуманность?
— Вы не можете оставить меня в покое?
— Еще нет. Прежде расскажите про автобус.
— Хорошо. А тогда вы покинете меня? Обещаете? Рённ посмотрел на Гюнвальда Ларссона и сказал:
— Да, обещаем.
— Ниссе позвонил мне в контору в понедельник утром. Он был в отчаянии, заявил, что преследователь не спускает с него глаз. Я понял, что долго он не выдержит. Я знал, что вечером жены и служанки не будет дома. И погода была такая, как надо. Дети ложатся спать рано, так вот я…
— Что вы?
— Я сказал Ниссе, что хочу сам посмотреть на его преследователя, сказал, чтоб он заманил его в Юргорден, подождал там двухэтажный автобус, сел в него в десять часов и проехал до конечной остановки. За четверть часа перед выездом он должен был позвонить мне в контору. Я выехал из дому в девять, поставил на стоянке машину, зашел в контору и там подождал звонка. Я не включал света. Ниссе позвонил, как мы и договорились. Я спустился вниз на
