Войку, сын Тудора - Анатолий Коган

— Об этом больше — ни слова, — улыбнулся король. — Но теперь, как рыцарь венгерской короны, ты обязан служить нам. Нам самим, а не этим брашовским торговцам.

— Разве здесь не земли вашего величества? — сказал Войку.

— Слово дворянина — наши! — весело воскликнул Матьяш. — Но почему бы тебе не бросить этих сасов и не отправиться с нами? — спросил он. — Служба в нашей гвардии не трудна. Будем вместе охотиться, вместе биться, вместе веселиться. Разве тебе не хочется служить в нашей королевской дружине?

Войку снова опустился на колено, но король тут же поднял его.

— Еще одна милость вашего величества, которой я недостоин, — ответил Чербул. — И, боюсь, не смогу теперь принять, — добавил он с той затаенной твердостью, которая все чаще звучала в его речах со старшими. — Враги стоят на рубежах моей земли. Скоро будет война.

— Князь Штефан не простил вас за побег, — нахмурился Матьяш. — И быть может, не пощадит.

— Я все равно должен буду вернуться, ваше величество, — сказал Войку. — Мой государь, воевода Штефан, волен миловать меня или казнить.

— А твоя жена? — напомнил в свою очередь Матьяш. — Что станет с ней без тебя?

— Под милостивым покровительством вашего величества ей ничто не будет угрожать, — поклонился Войку.

— Князь Штефан совершит ошибку, помиловав такого строптивца, — вздохнул Матьяш. — Ему с тобою будет нелегко. Впрочем, мы за него рады, — добавил король. — князю Штефану везет не только в битвах; судьба балует князя верностью его слуг.

— И дала ему храброго соседа, — склонился Войку.

— Кузен Штефан, воевода Молдавии, ведет себя как верный наш вассал, — кивнул Матьяш. — Нам ведомо, правда, куда смотрит кузен Штефан, куда тянется более всего сердцем; к единоверной Московии, на север. Но Московия слишком далека. Потому и держится нас твой расчетливый государь. Ибо скоро, наверно, на Молдову придет сам султан. Это вам не Гадымб; этот, будь он прошлой зимой при войске, не допустил бы победы князя. Его не заманишь в западню.

— Ваше величество! — воскликнул Войку, становясь опять на колени. — Дозвольте!

— Говори, рыцарь Олень! — улыбнулся король.

— Ваше величество, у вас могучее войско! Помогите моему государю — ведь он будет биться и за вашу державу, за вас!

— Вот как! — Матьяш с усмешкой посмотрел на Войку. — По-твоему, он защищает нас, твой хитрый князь. Может быть, может быть, — кивнул король-рыцарь. — Но так оно или нет, князю Штефану все равно придется биться, ибо на пути осман стоит первым он. Так судил ему, видно, сам господь. — Но, увидев странный блеск в зрачках Чербула, успокоительно заверил: — Не сомневайся, твой хитрый князь получит от венгерской короны достойную помощь. Его милость Стефан Баторий, воевода Семиградья, получил наш приказ и спустится с перевалов в Молдову, если с вами случится беда. Король Матьяш венгерский не оставляет в беде своих друзей, даже если они порой строптивы и лукавы.

— Кстати, — добавил король, заглянув в письмо, лежавшее перед ним на столе, — от вашего князя к брашовянам едет посол. Зовут его Влад Русич. Не знаешь ли ты такого?

Войку во главе своей хоругви ехал в почетном эскорте, проводившем короля Венгрии до самых трансильванских границ. Спешившись для прощания, он с грустью глядел, как перед ним тянулась, уходя на север, грозная сила Матьяша. Мимо шли, сверкая воронеными латами, закованные в сталь бандерии тяжело вооруженных всадников. Шли, отряд за отрядом, немецкие пешие наемники с аркебузами и алебардами, в кованых нагрудниках и шлемах. Ехали пушки, влекомые упряжками могучих бургундских коней. Летела конница баронов — блестящая, неудержимая в бою. И снова — бандерии, пушки, пехота, пешие арбалетчики. Грозная сила уходила к Буде и Пешту, откуда отправится, наверно, под Вроцлав или Прагу, завоевывать короне новые провинции. Опытные и закаленные, отлично вооруженные полки выступали на ненужную войну. Встречать могучую армию султана за них придется одетым в стеганые суманы вместо лат, в кушмы вместо шлемов, вооруженным вилами и косами пахарям Земли Молдавской, у которых даже в саблях всегда нехватка.

72

— Вот какое развлечение нашел себе наш брат Матьяш, король венгерский! — с веселой усмешкой воскликнул султан Мухаммед, выслушав рассказ визиря о недавнем происшествии в Семиградье. — Брат Матьяш тешится и хочет, чтобы потомки помнили его таким — воином справедливости, истинным молодцом. Что ж, это хорошо; пусть себе забавляется, это для нас лучше, чем опасные каверзы, которые его отец Янош чинил моему родителю, великому Мураду! И все-таки, сказать по правде, я завидую ему!

— Не гневи Аллаха, да славится он вечно, не завидуй ничтожному, о царь мира! — почтительно гладя бороду, проговорил великий визирь. — Благодарение Аллаху, ты снова здоров и бодр.

— Надолго ли, мой Махмуд? — помрачнел султан. — Впрочем, ты прав, я благодарю всевышнего за несказанную милость. Аллах дает мне бесценную отсрочку, чтобы я мог выполнить его веление.

Мухаммед Фатих, радуясь ясному дню, не спеша прогуливался по садам сераля. Великий визирь Махмуд-паша и Иса-бек, носивший почетное прозвище Льва Дуная, сопровождали падишаха. В любимых комнатах, в кабинете султана в этот час шла большая приборка: слуги мыли полы, выносили и меняли ковры.

Причиной всему было забавное в глазах Мухаммеда происшествие, какие не так уж редко случались при его дворе, но вызывали каждый раз досадный переполох. Кто-то из молодых гулямов тайком полакомился небольшой, но редкостной по аромату и сладости дыней, присланной к столу повелителя наместником Алеппо. Мухаммед приказал Кара-Али найти пропавший плод; и, поскольку подозреваемые молчали, палач приступил к делу. Молодых гулямов было восемьдесят; съеденную дыню нашли во вспоротом животе двадцать восьмого из них.

Справедливость была восстановлена сравнительно малой ценой, — подумалось султану. Однако Мухаммед, любивший цвет крови, не выносил ее запаха. И отправился на прогулку на время, нужное для того, чтобы в покоях навели порядок.

Тени мертвых, убитых им самим или по его повелению, не тревожили султана-завоевателя. Их было для того слишком много; к тому же он сам не боялся смерти, по крайней мере — такой, от стрелы, от сабли или ножа. Мухаммед боялся иной смерти — в постели, в муках, после долгого ожидания конца. Боялся агонии. И того, что наступает потом. Что это — он не знал. Но надежда не оставляла султана, начитанного в философских писаниях. Мусульманский рай, каким он живоописан в Коране, все-таки существует, что бы ни говорили мудрые скептики мира. А если так, в том раю его ждет одно из лучших мест. Разве он не стал великим газием ислама, завоевавшим для истинной веры полвселенной, сокрушившим Рим? Пролил много крови? То было неизбежно. Зато никого не отравил. Не был коварен, всегда оставался честен и прям. И если кого обманывал, то лишь неверных кяфиров, а это в глазах Аллаха — не грех.