Дорога на Уиган-Пирс - Джордж Оруэлл

и пустынно – ни души, стальные шторы опущены во всех магазинах. Баррикад еще не было. После долгих препирательств нас все-таки впустили в гостиницу, открыв замки и засовы. После возвращения в «Фалкон» я выяснил, что телефонная станция работает, и поднялся наверх, чтобы позвонить жене. Удивительно, но во всём здании не нашлось телефонного справочника, а я не знал номера «Континенталя». Наконец, обшарив комнату за комнатой, на что ушло около часа, я нашел путеводитель, где был указан номер моей гостиницы. Поговорить с женой не удалось, но я застал Джона Макнейра, представителя ИЛП в Барселоне. Он успокоил меня: в гостинице никто не пострадал, и спросил, как дела у нас в местном комитете. Всё было бы отлично, сказал я, только сигарет не хватает. Я просто пошутил, но тем не менее через полчаса появился Макнейр с двумя пачками «Lucky Strike». Он не побоялся пройти по темным улицам, где его дважды останавливали патрули анархистов и проверяли документы. Никогда не забуду этот героический поступок. Сигареты нас очень порадовали.

У каждого окна поставили вооруженного часового, а внизу на улице небольшая группа бойцов из ударного батальона останавливала малочисленных прохожих и проверяла документы. Подъехала, щетинясь винтовками, анархистская патрульная машина. Рядом с шофером сидела красивая темноволосая девушка лет восемнадцати с пулеметом на коленях. Чтобы убить время, я бродил по хаотично построенному зданию: ориентироваться в нем было невозможно. Тут был обычный беспорядок, искореженная мебель, клочки бумаги, – похоже, неизбежные спутники революции. Повсюду спали; в коридоре на поломанном диване мирно посапывали две бедно одетые женщины с побережья. Раньше, до вселения сюда ПОУМ, это был театр-кабаре; в иных комнатах сохранились театральные помосты; на одном из них сиротливо стоял концертный рояль. Наконец я нашел то, что искал: оружейный склад. Не зная, как пойдут события, я отчаянно нуждался в оружии. Я часто слышал, что соперничающие партии ПСУК, ПОУМ и СНТ-ФАИ заготавливают в Барселоне оружие, и потому не верил, что в двух главных оплотах ПОУМ хранились только те 50–60 винтовок, что я видел. Комната с оружием никем не охранялась, а дверь была настолько непрочной, что мне и второму англичанину не составило никакого труда ее взломать. Но, оказавшись внутри, мы поняли, что нам говорили правду: оружия не было. Тут остались лишь две дюжины малокалиберных винтовок устаревшего образца, несколько дробовиков, и – никаких патронов. Я пошел в штаб и спросил, нет ли у них лишних патронов. Патронов не было. Одна анархистская патрульная машина привезла несколько ящиков с гранатами. Я взял парочку. Это были примитивные гранаты: они взрывались, если потереть верхушку чем-то вроде спички. Не исключено, что они могли сработать и сами по себе.

На полу спали люди. Где-то, не переставая, плакал ребенок. Хотя на дворе стоял май, ночь была холодная. На помосте бывшего кабаре по-прежнему болтался занавес. Срезав его ножом, я завернулся в него и так проспал несколько часов. Сон мой был неспокойный: я боялся, что, если начну ворочаться, эти проклятые гранаты могут разорвать меня на куски. В три часа ночи меня разбудил высокий красивый мужчина (по-видимому, глава обороны), выдал мне ружье и поставил дежурить у одного из окон. Он сказал, что начальник полиции Салас, ответственный за попытку захвата телефонной станции, заключен под стражу. (На самом деле, как мы узнали позднее, его всего лишь сняли с поста. Тем не менее новость подкрепила общее мнение, что жандармерия действовала самовольно.) На рассвете люди стали возводить на улице баррикады: одну – у входа в местный комитет, другую – у гостиницы «Фалкон». Улицы Барселоны вымощены квадратным булыжником, из которого легко построить стену, а под ним – гравий: им удобно набивать мешки. Удивительное это занятие – возведение баррикад; всё бы отдал, чтобы это сфотографировать. За серьезно задуманное дело испанцы принимаются со страстной энергией. Длинные ряды мужчин, женщин и даже маленьких детей выворачивали булыжники, грузили их на неведомо где добытую тачку, тащили, пошатываясь, тяжелые мешки с гравием… В дверях местного комитета стояла девушка, по виду немецкая еврейка; она утопала в форменных штанах ополченца и, улыбаясь, смотрела на эту картину. Через пару часов баррикады были в человеческий рост, у амбразур стояли часовые, а за одной баррикадой развели огонь и жарили яичницу.

У меня опять отобрали винтовку, и делать мне было нечего. Мы с англичанином решили вернуться в «Континенталь». Вдалеке продолжали стрелять, но на Рамблас было спокойно. По дороге мы заглянули на рынок. Торговали только на нескольких прилавках – их осаждала толпа людей из рабочих кварталов к югу от Рамблас. Только мы вошли на рынок, как снаружи так сильно громыхнуло, что стеклянная крыша дрогнула, и народ кинулся бежать. Впрочем, несколько торговцев остались на месте. Нам удалось выпить по чашечке кофе и купить кусок овечьего сыра; его я втиснул между гранатами, и спустя несколько дней этот сыр очень пригодился.

На углу улицы, где днем раньше я видел стреляющих анархистов, теперь высилась баррикада. Стоявший за ней мужчина (я шел по другой стороне улицы) крикнул, чтоб я был осторожнее: засевшие на колокольне жандармы стреляли без разбора по каждому прохожему. Немного выждав, я пробежал открытое место, но пуля все-таки пролетела в опасной близости. Находясь всё еще на противоположной стороне улицы, я почти подошел к штабу ПОУМ, когда мне опять крикнули что-то предупреждающее стоявшие в дверях бойцы из ударного батальона. Я их не расслышал. Между мной и штабом были деревья и газетный киоск (на улицах такого типа посредине проходит широкая аллея), и я не понимал, куда они указывают. Войдя в «Континенталь» и убедившись, что всё в порядке, я умылся и направился в штаб ПОУМ (он был всего в ста метрах от гостиницы) за дальнейшими указаниями. К этому времени доносившиеся со всех сторон выстрелы и пулеметный огонь сливались в такой грохот, что, казалось, идет настоящий бой. Только я нашел Коппа, чтобы узнать, как нам действовать дальше, – как внизу один за другим раздались оглушительные взрывы. Грохот был настолько силен, что я не сомневался: по нам палят из пушек. Но оказалось, это рвались ручные гранаты: когда они бьют по камню, шум удваивается.

Копп глянул в окно, заложил за спину стек и сказал: «Пойдем посмотрим». По лестнице он спускался в своей обычной непринужденной манере; я шел следом. В дверях бойцы ударного батальона скатывали гранаты по наклонному тротуару, словно играя в кегли. Гранаты взрывались метрах в двадцати, каждая – как сокрушительный удар грома, к которому присоединялась ружейная пальба. Посреди улицы из-за газетного киоска торчала, как кокос