«Посмотрим, кто кого переупрямит…» - Павел Нерлер

Дорогой Кейс!

Я очень рада, что вы можете приехать. Пожалуйста, позвоните, когда приедете. В самый день приезда. Так? Договорились?

Вы, наверно, знаете мой телефонный номер. А если его забыли, даю его еще раз: 126–67–42. Не забывайте, что буду ждать вашего визита (или звонка) в первый же день.

Принесите мне коробку пастелей “Rembrandt”. Если будет стоить слишком дорого, попросите денег у издателей Мандельштама. Они будут в состоянии купить мне коробку пастелей, правда?

И лекарство с названием “Roter” (голландского производства – от язвы). (2 коробки). Это для меня.

Приезжайте. Ваша. Н. Мандельштам.

<7 декабря 1970 г.>

Мой милый Кейс!

Спасибо вам большое за письмо и за фото[802]. Они очень хороши.

Я стала такой ленивой, что даже не в состоянии писать письма. Это мне не под силу… Но я очень рада получать их. Надеюсь, вы не забудете меня и будете время от времени писать мне несколько слов.

Я потеряла ваш адрес[803].

Прошу написать мне, что получили это письмо.

Н. М.

31 июля <1971 г.>

Дорогой Кейс!

Я была очень рада получить ваше письмо. Получила его вчера, когда вернулась с дачи. Я ездила от одной дружеской дачи на другую и от этого смертельно устала…

Вы спрашиваете о значении “пеньковых речей”[804]. Пенька – материал, из которого делают веревки. И для какой цели употребляются веревки, это Вы знаете (к черту всё это!)[805]. Значение такое: “полные ненависти”.

Вы собираетесь остаться в Риме надолго? Мне бы это было невозможно потому, что я не католичка. Может быть, Вы католик или нет?[806]

У меня есть Ваши книга и статья[807]. Спасибо за них. Книга хорошая, но зачем вы интерпретируете “что я живу в последний раз”[808], как “пишу”? Индейцы, например, думают, что оживут в облике какого-нибудь ребенка (человеческого существа) или животного. А она не думает так. Даже не думаю, что она верила в “невременную жизнь”, в жизнь, которая нам только обещана (“а остальное только обещанье”, как сказал О. М.[809], действительно веривший в будущий мир). Лично я верю в тот мир и потому не боюсь смерти, которая приближается очень быстро.

Не забывайте меня.

Приезжайте сюда. Н. Мандельштам.

Вы стали очень хорошо владеть русским. В письме встретилось только две ошибки. Не “хожу к дому”, а “подхожу”. Не “трудно понятно”, а “мало понятно” или “трудно понять”.

Я когда-то была преподавательницей… Делать нечего.

<12 мая 1972 г.>

Дорогой Кейс! Буду очень рада увидеть Вас, но скажите мне заранее, когда приедете, чтобы я могла быть в городе к тому времени. Нельзя остаться здесь летом. Поэтому буду жить в деревне. Если буду знать заранее, приеду встретить Вас. Будем пить чай у меня на кухне, правда? Не забывайте сообщить мне. Надеюсь, всё будет в порядке. Приезжайте, пожалуйста приезжайте, приезжайте…

Сообщите и Наталье Владимировне[810]. Не забывайте.

С множеством поцелуев, ваша Надежда Мандельштам.

Послесловие голландского гостя……………………

…При прощальной встрече с Н. Я. в конце моей годичной стажировки в Москве речь зашла и о возможности нашей будущей переписки. Подумав несколько секунд, Н. Я. решила, что будем переписываться “нормально”, по почте, но из-за цензуры, которая непременно будет открывать нашу корреспонденцию, будем придерживаться бытовых тем и сообщений, по возможности связанных с моей литературоведческой работой. А писать она будет по-английски – тогда у “них” будет меньше подозрений. Хотя смысл употребления чужого языка до меня не дошел, я, естественно, не стал возражать. А теперь, собрав и перечитав пожелтевшую пачку писем своей корреспондентки конца 1960-х – начала 1970-х годов, в ее выборе языка, на котором мы с ней почти никогда не говорили, я склонен усмотреть в первую очередь иную, нежели конспиративная, причину.

Незаурядная языковая одаренность Н. Я. проявлялась по-разному: и в образцовой прозе ее двух книг, и в ее легендарной памяти на стихи, и в колоритности ее устной речи. Но также и в ее привязанности к языку, который помог ей пережить самые одинокие годы жизни в Советском Союзе. Выйдя на пенсию, оказавшись в самом центре интеллектуальной столичной жизни, она как бы невольно заскучала по предмету своей преподавательской карьеры в тишине провинции. Возможность поупражняться в переписке в употреблении всяких изящных оборотов, фразеологизмов и вежливостей, характерных для английского языка, явно была ей в радость. Ее письма изобилуют, иногда до странности, выражениями непереводимыми и даже немыслимыми в иной, нежели англосаксонская, среде. И в этом порой их трогательный комизм. Но в этом же и их обаяние. В стиле своего перевода я попробовал хотя бы местами намекать на непринужденный шарм и богатство оригинала.

Впрочем, неуклюжести во владении иностранными языками были неизбежны в обстановке продолжительной изоляции советской страны от остального мира. Отсутствие реальной практики у лингвистов, естественно, проявлялось и на уровне разговорной речи. Свидетельство того – единственное телеинтервью Н. Я., взятое у нее амстердамским журналистом и режиссером Франком Диамантом. Весной 1973 года, по просьбе солидной радиокомпании в Хильверсуме, я привел Диаманта к Н. Я., предварительно заручившись ее согласием. По предложению Н. Я., интервью состоялось 1 мая – в день, когда в гуще праздничной толпы приближение к ее дому группки иностранцев будет минимально заметно. Интервьюер сразу понравился Н. Я., которая улыбнулась ему теплой улыбкой: “Вы похожи на Осипа Мандельштама!”

Но вскоре после того, как камера была включена и началось интервью, стало ощущаться серьезное коммуникативное затруднение. Вопросы, поставленные с легким, но непривычным акцентом, даже после трехкратного повторения оставались непонятными для Н. Я. С другой стороны, ее интересные, ясно и с остроумием сформулированные ответы, тоже по-английски и тоже с акцентом, явно не доходили до сознания Диаманта без моего голландского перевода. К тому же, по моему ощущению, Н. Я. всё более разочаровывалась в реальном знании и понимании у своего собеседника стержневого предмета интервью – поэзии Мандельштама и идей, изложенных в ее собственных “Воспоминаниях”. В результате то ли с усталости, то ли со скуки она, как мне показалось, стала разыгрывать знаменитость в возрасте, произносившую прямо в камеру ряд шокирующих афоризмов, в том числе и резко диссидентских.