И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата - Сборник статей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я рассказал ему про Теруэль, сказал, что видел перед отъездом его жену Лизу и Марию Остен. Зачем-то он повел меня в большую ванную комнату, примыкавшую к кабинету, и там не выдержал: «Вот вам свеженький анекдот. Двое москвичей встречаются. Один делится новостью: „Взяли Теруэль“. Другой спрашивает: „А жену?“» Михаил Ефимович улыбнулся. «Смешно?» Я еще ничего не мог понять и мрачно ответил: «Нет»16.
Вот несколько документов, по которым видно, как зарождалась и оттачивалась команда «Взять!», столь безотказно работающая в «Иване Грозном».
Все помнят сцену из пролога, где мальчик Иван восстает против правящего от его имени опекуна – боярина Андрея Шуйского. Дело происходит в спальне отравленной боярами матери Ивана. Толстый бородач Андрей развалился на ложе покойной:
...ИВАН: Убери ноги с постели! Убери, говорю! Убери с постели матери… Матери – вами, псами, изведенной…
АНДРЕЙ: Я – пес? Сама она сукою была… С Телепневым, кобелем, путалась! Неизвестно, от кого она тобою ощерилась… У, сучье племя!
ИВАН: Взять его! Взять!
На крик вберают два псаря и волокут Шуйского к дверям мимо изумленного таким оборотом дела боярина – ростом и чином пониже.
БОЯРИН: Старшего боярина псарям выдал…
Обратим внимание на «собачий мотив», вплетенный в каждый поворот этой перебранки. В четырех репликах диалога связанные с собакой слова повторяются шесть раз. Такова эта сцена в фильме. В раннем сценарном наброске она выглядела несколько по-другому:
...Андрей распрямляется – голиафом.
Иван испуганно смотрит…
видит псарей.
Испуганно (им): «схватить»17.
Как видим, сюжетное ядро то же, но оно еще не обросло мотивной тканью. «Собачья» тема представлена только псарями, а отданный псарям приказ взять Андрея Шуйского под арест сформулирован словом «схватить».
И псари, и этот приказ – выходцы из книг по русской истории. Из истории (главный источник которой – переписка исторического Грозного с историческим Курбским) известно, что единственно верными мальчику Ивану людьми была невооруженная братия псарей, с которыми юный царь ездил на охоту; анахронизмом, конечно, было и слово «схватить», которое, наряду с «вязать», украшает аресты разве что в исторических романах.
Проследим за развитием мотивной ткани. Союз царя и псарей подал Эйзенштейну мысль сделать тему собак одним из лейтмотивов «Грозного». Тут помогло одно совпадение. По некоторым историческим данным, сколоченное взрослым Иваном войско опричников имело гербом метлу (символ чистки), кинжал и изображение собачьей головы. Считается (во всяком случае, так считал Эйзенштейн), что последний элемент позаимствован начитанным Иваном у флорентийцев, которые усматривали в названии монашеского ордена доминиканцев (Dominicani) анаграмму выражения Domini canis (Божьи псы) – а опричники, напомним, рядились монахами.
Итак, решает Эйзенштейн, опричнина – второе воинство Ивана – наследует первому – псарям. И тут, и там доминирует собака: там – реально, тут – образно. Отсюда – решение не вошедшей в фильм сцены «Козьму принимают в опричники», которая дошла до нас лишь в виде зарисовки (илл. i). На ней – сложный и насыщенный символикой обряд, похожий на инициацию в члены тайного общества. В центре группы на коленях – новобранец Козьма, в шею которого веером нацелены пять кинжалов стоящих за его спиной опричников. Слева Эйзенштейн поместил выданный Козьме набор предметов – метла, кинжал и, конечно, собачья голова. Спиной к нам – Малюта Скуратов, в руках которого собачья миска, из которой лакает приводимый к присяге Козьма (наверное, все-таки водку).
Теперь понятно, почему в «Иване Грозном» Малюта называет себя рыжим псом и почему свой план репрессий он излагает Ивану в терминах псовой охоты18. Понятно и то, почему в перебранке маленького Ивана с голиафом-Андреем, столь плачевно завершившейся для последнего, что ни слово, то «псы», «сука», «кобель» и «ощерилась». В этом окружении брошенное псарям «взять!» звучит как собаководческое «фас!».
Все больше склоняясь в пользу взять , Эйзенштейн решает сделать приказ об аресте и – что важно – просодику такого приказа лейтмотивом фильма. Вот еще одна ранняя заметка: «Все казни одним словом, напр.,„взять!“ („схватить“), которое от Андрея Шуйского (второе „взять!“) до Федьки Басманова (или духовника) идет в одной почти интонации»19.
Иллюстрация 1. Посвящение в опричнину. Зарисовка Эйзенштейна к неосуществленной сцене «Ивана Грозного»
С каждым новым вариантом сценария число взять! менялось – в самом обширном из них оно достигло семи. Приказы взять! выстраивались в своего рода эстафету. По первоначальному замыслу первым из них был не приказ псарям взять Андрея Шуйского, а приказ Андрея арестовать Телепнева – того самого, с которым, по мнению Шуйского, путалась мать Ивана. Арест Телепнева Андрей производит у Ивана на глазах – на свою беду, ибо именно тогда будущий царь убеждается в действенности слова взять!
...О[бщий] п[лан]. Вбегает Телепнев, ударяет слугу. Резко вступает (с ударом) свет. Драка. Шуйский кричит: Взять его! Удар вроде грома или барабанов (a noter: «Взять его» здесь врезается в сознание маленького Ивана)20.
Обратим внимание на гром, сопровождающий выкрик Шуйского. По замыслу каждый раз, когда в фильме произносят «Взять!», это слово должно выделяться среди других повышенной интенсивностью подачи. Звуковой прием выделения ключевого слова пришел из театра Кабуки, о любви к которому Эйзенштейн часто говорил. Говорят о ней и постановочные наброски, по большей части – не слишком внятно:
...«Взять его!» акцентируется «по-японски»21.
«Взять» – музыкальный Ausklang [завершающее звучание] как в Kabuki (Harakiri)22.
«Взять его!» дать после этих слов всегда как бы музыкальное эхо…23
«Взять!» – и музыкальный вопль как эхо раскат его (наплывом) в сцену с Троеручницей24.
Выписки на эту тему нетрудно умножить, но не уверен, что более полная подборка даст более выпуклое представление о движении, которое, продлив его в звуке, стремился придать слову взять! Эйзенштейн. Думаю, что лучше слов об этом позволит судить рука самого Эйзенштейна.
Взглянем на предварительную разработку сцены, в которой грозный царь Иван приходит в дом архимандрита Пимена с целью взять хозяина под арест. Цель разработки – не откладывая на потом (как это обычно происходит в кинопроизводстве) наметить на бумаге звукозрительную канву «темы казней», пользуясь которой Сергей Прокофьев будет писать музыку к фильму.
Иллюстрация 2. Арест Пимена. Звукозрительная разработка Эйзенштейна для неосуществленной сцены «Ивана Грозного»
Вот факсимиле этой разработки (илл. 2). В верхней его части – текст: «На этой же „теме казней“ идет стройка плах на лобном месте! Впервые я ввел бы эту тему в появлении Грозного у Пимена». Под текстом – таблица, по графам которой разнесены звукозрительные составляющие этого появления. В нижнем ряду таблицы – слова и действия персонажей, в верхнем – сопровождающие их музыкальные и шумовые акценты.
Интересующий нас фрагмент – переданный звукоподражательными словами прототип партитуры к слову взять! В нижней левой графе – слова «и имя его…». Это – кусок молитвы, за которой Пимена застает появление Грозного. Над словами молитвы написано рра-та – так Эйзенштейн обозначил раскат литавр, предваряющих это появление. Справа от молитвы – две графы со словами В дверях – Грозный: «Взять!». Над ними – длинное многоточие, поясненное словами тянется.. | пауза. Слово там! в верхней правой графе и нависшая над ним стрелка отсылают к финальному удару литавр, приуроченному к двум обозначенным снизу кадрам: за ним возникли опричники и Пимен etc ЗТМ. Второе из двух сокращений отсылает к затемнению – знаку кинопунктуации, который в контексте ситуации ареста выглядит зловеще.
Что дает нам право поставить слово взять! в один ряд со словом наше!? Вспомним Сергея Третьякова, взявшегося переделать вялую пьесу Мартинэ в энергичный текст для агитспектакля Мейерхольда «Земля дыбом». Одним из приемов такой переделки было насытить пьесу словами, которые Третьяков назвал словами-жестами, – так из массы людей, возжелавших играть на сцене, для театра отбирают немногих, наделенных актерскими задатками.
Кажется, Мейерхольду принадлежит замечание о том, что все, что необходимо актеру для театрального представления, – это сценическая площадка и партнер. Производные от простейших слов простейшего акта общения – даю, беру, – слова взять! и нате! неизменно нацелены на партнера. Как не бывает театра одного актера, так и термин-дуплет слово-жест неизменно подразумевает двоих.
