По ту сторону вдохновения (сборник) - Юрий Поляков

Но было в комсомольской жизни и другое: ежедневная изнуряющая аппаратная борьба, интриги, а главной ценностью считалось преодоление следующей ступени на карьерной лестнице. Но в газетах об этом не писали, да и литература такие сюжеты обходила стороной. Только Виль Липатов опубликовал и экранизировал повесть «И это все о нем» – романтическую сказку о комсомольском вожаке (его сыграл молодой И. Костолевский), пытающемся возродить былой бескорыстный энтузиазм. Кстати, герой Липатова погиб вовсе не случайно. Думаю, автор просто не знал, что с ним делать в предлагаемых временем обстоятельствах.

Сейчас, много лет спустя, перечитывая «ЧП районного масштаба», я испытываю странные чувства. В повести изначально, на языковом уровне заложено противоречие между высокой романтикой комсомольского мифа и ехидной сатирой на реальность в ее аппаратной ипостаси. Противоречие базовое, в сущности, стоившее жизни советской цивилизации. Это ехидство, кстати, заметили и дружно осудили почти все рецензенты. Мой иронизм больше всего раздражал облеченных властью читателей и в «Ста днях…», и в «ЧП…». Почему? Ведь им явно нравились сатиры, например, Григория Горина или философические хохмы Михаила Жванецкого. Думаю, в отличие от названных авторов, мастеров общечеловеческого юмора с легким оттенком небрежения к основному населению страны проживания, мои сарказмы сочетались с социальным анализом и искренним беспокойством о будущем Отечества. Это была, так сказать, патриотическая сатира. А ее побаиваются издавна. Ни цари, ни генсеки так и не смогли приручить русский патриотизм, обращаясь к нему за помощью, лишь когда враг стоял у ворот…

Год я проработал в райкоме, а перейдя в писательскую многотиражку «Московский литератор», сел за повесть. Неудача со «Ста днями…» ничему меня не научила. С упорством самоеда я снова принялся петь о том, что видел вокруг. Кстати, как комсомольский секретарь Московской писательской организации я стал членом бюро Краснопресненского райкома комсомола. Первым секретарем там работал в ту пору будущий главный редактор знаменитой газеты «Московский комсомолец» Павел Гусев, увлеченный литературой: он заочно окончил Литературный институт и написал диплом по дневникам Михаила Пришвина. Страстный охотник, Гусев много лет спустя посвящал меня в тонкости африканского сафари, когда я писал пьесу «Халам-бунду». Во многом Шумилин – это Павел Гусев с его личными и аппаратными проблемами, но немало я взял и от первого секретаря Бауманского райкома Валерия Бударина. Между прочим, именно Павел Гусев подсказал мне сюжет с погромом в райкоме. Такое ЧП действительно произошло в те годы в одном из районов Москвы. В позднейшей экранизации Снежкин усилил мотив украденного знамени, что выглядело весьма символично. Кто-то из критиков восхищался: «Искать знамя, когда потерян смысл жизни, – вот главный идиотизм случившегося!» Тогда я был с ним согласен. Теперь же мне кажется, что смысл жизни – по крайней мере в его социально-нравственном аспекте – и начинается именно с поиска знамени…

Заканчивал я повесть в Переделкине, в Доме творчества, в те годы многолюдном. Можно было оказаться за одним обеденным столом с немногословным Айтматовым или брызжущим остротами поэтом-песенником Доризо. Каждую ночь в номер стучался алтаец Борис Укачин и жалобно спрашивал: нет ли чего выпить? Коллеги много спорили, но больше всего говорили о том, как мучительно трудно писать. Я их тогда не понимал: моя повесть летела вперед, точно экспресс с отказавшими тормозами. Называлась она «Райком» – в лучших традициях Артура Хейли, которым тогда зачитывалась советская интеллигенция. Поставив точку, я позвонил Павлу Гусеву. Он тут же приехал, и я всю ночь читал ему неостывшие главы.

– Здорово! – сказал он под утро. – Просто гениально! Точно не напечатают.

Став в 1983 году главным редактором «Московского комсомольца», он напечатал главу про собрание на майонезном заводе, за что и получил свой первый строгий выговор от старших товарищей.

13. Муки согласования-2

Далее с рукописью начало происходить то же самое, что и со «Ста днями…»: меня вызывали в высокие кабинеты, сердечно со мной беседовали, рассказывали смешные и опасные случаи из собственной комсомольской практики, но в конце констатировали: публикация повести нанесет ущерб основам.

– Ты прямо каким-то колебателем основ заделался! – с предостерегающим смешком упрекнул меня один комсомольский начальник.

– Но ведь это же есть в жизни!

– А зачем всю грязь из жизни тащить в литературу? Понимаешь, мы же ее, грязь, таким образом легализуем!.. Вот у тебя в повести первый секретарь завел любовницу. Да и пьет он многовато. Разве так можно?

Я пожимал плечами, ибо доподлинно знал, что совсем недавно мой высокий собеседник сам чуть не вылетел из кресла из-за шумного адюльтерного скандала. А вскоре после нашей беседы его все-таки сняли с должности в связи с международным скандалом. Будучи в ГДР во главе молодежной делегации, он перебрал пива со шнапсом, и когда в зале появился долгожданный Хонеккер, ринулся к нему в интернациональном восторге, снес лбом стеклянную перегородку и, обливаясь кровью, упал к ногам лидера Восточной Германии.

Тогда эти возражения казались мне жуткой ретроградской чушью. Теперь, понаблюдав результаты сотрясания основ, я пришел к мысли, что и мои собеседники были по-своему правы. Литература имеет множество функций и мотиваций; одна из них, кстати, немаловажная, – заранее оповещать общество о неблагополучии, еще не ставшем бедствием. Это ее долг. Долг власти улавливать эти сигналы и менять что-то в политике, экономике, социальной мифологии и т. д. Власть, реагирующая на любую критику как на клевету, обречена: она утратила энергию внутреннего развития и скоро рухнет, но не от колебания основ, а от своей исчерпанности. Но еще скорее упадет режим, даже не пытающийся бороться с клеветой и напраслиной, мол, мели, Емеля, – твоя неделя…

Прочитав главу в «Московском комсомольце», мне позвонил Андрей Дементьев и попросил принести рукопись в «Юность». Два года она лежала в редакции набранной, ее ставили и снимали, ставили и снимали. Я приходил, просовывал голову в кабинет, Дементьев одаривал меня виноватой улыбкой и разводил руками:

– Боремся!

Не знаю, сколько еще времени заняла бы эта борьба, но тут вышло постановление ЦК КПСС о совершенствовании партийного руководства комсомолом. О проблемах младших соратников по борьбе за бесклассовое общество партия, старавшаяся быть направляющей силой, конечно, знала. Я бы даже сказал: знала она о неблагополучии прежде всего в собственных рядах, но, по сложившимся правилам, искала недостатки у других. Партия ведь не ошибалась, она только исправляла допущенные ошибки. Полагаю, это особенность любой власти: авторы «шоковых реформ», горячо обличающие жестокость Сталина, сами до сих пор не извинились за содеянное. Исключение – Чубайс. Он все-таки попросил прощения за несусветный гонорар, полученный за какую-то брошюрку.

По давней традиции, приняв постановление, стали интересоваться, а нет ли у чутких советских писателей чего-нибудь, так сказать, художественно иллюстрирующего озабоченность партии делами комсомола. Спросили у первого секретаря СП СССР Георгия Маркова. Он ответил, что, кроме «ЧП…», мертво лежащего в редакционном портфеле «Юности», наша соцреалистическая литература ничего такого не породила. Связались с Дементьевым, мол, а что там у вас с повестью Полякова?

– Так вы же сами запретили… – удивился он.

– Выбирайте выражения! Мы вам не рекомендовали. А ну-ка пришлите повесть нам! Мы еще разок посмотрим…

Через некоторое время перезвонили.

– Хорошая вещь. С перехлестами, но по сути правильная. Зря вы ее маринуете.

– Но ведь вы же сами…

– Да, сами… Вот и спорили бы с нами. Вы же коммунист! Надо было брать ответственность на себя!

– Значит, можно?

– Попробуйте. Только вот название…. «Райком». Слишком обобщенно. Ну, не в каждом же райкоме знамена крадут…

Несколько дней я промучился, выдумывая новое название. В голову лезла и казалась очень удачной разная чепуха вроде «Иного не дано» или «Время – решать», но поскольку меня просили предложить три варианта, я добавил на отсев, до кучи – «ЧП районного масштаба». Выбрали именно его. Более того, именно это название, как идиома, прочно вошло в русский язык. Я пишу эти строки в Светлогорске. Накануне, прогуливаясь по балтийской набережной, увидел в киоске «Калининградскую правду» с огненной «шапкой»: «ЧП районного масштаба. На Куршской косе сгорело 15 гектаров леса!» Вот вам и до кучи…

Еще жив был Черненко, с мучительной одышкой поднимавшийся на трибуну еще никому в голову не приходило бросать клич о перестройке, а тут вдруг вышла повесть. Кстати, сегодня даже в учебниках литературы допускают ошибку, относя «ЧП…» к перестроечной литературе. Нет, в январе 85-го, когда первый номер журнала поступил к подписчикам, о «новом мышлении» не помышлял и Горбачев. Бурный отклик в обществе, дискуссия в комсомоле, восторг забугорных радиоголосов – все это, конечно, насторожило власть. Меня, как я сказал выше, крепко критиковали и в печати, поругивали и во время многочисленных встреч с активистами.