Бедный маленький мир - Марина Козлова

– Ведро, – неуверенно предположил я.

– Мне – два, – уверенно заявил Александр, перевернулся на живот и стал меланхолично рассматривать синий ковровый ворс.

– Саша, а зачем тебе в парламент? – спросил я его.

– Чтобы внести свой скромный вклад в строительство нашего независимого государства.

– Иди ты!

– Лешка, ну ты же умный мальчик, писатель все-таки. Ответь себе сам.

– Чтобы лоббировать интересы собственной коксохимической монополии и стелить соломку своим бразильцам, или какие там у тебя партнеры…

– Вот молодец, – удовлетворенно ухмыльнулся миллионер. Затем сел, прислонившись спиной к стене и согнув ноги в коленях, и, подняв брови, принялся рассматривать меня в упор.

– Ты чего? – спросил я его. – Прикидываешь, сколько бабла заплатишь киллеру за мой скальп?

– За твой скальп, за твою наглую рожу и за твои коренные зубы, – без улыбки ответил он. – Что бы я без тебя делал…

– Что? Что бы ты – что?

– С кем бы я тогда разговаривал?

Пугающая способность к прямоте и откровенности, не раз поражавшая меня и после, – это и была его сила? Мы совершенно по-разному понимали элегантный тезис Витгенштейна о том, что «все, что может быть сказано, должно быть сказано, об остальном следует молчать». Я лично считал, что Витгенштейен, собственно, утверждал, что иногда лучше жевать, чем говорить, а Владимиров явно полагал, что Витгенштейн утверждал прямо обратное. В любом случае Сашка отчаяннее меня.

– Ты бы разговаривал с Данилой, – сказал я ему, чтобы что-то сказать.

Он нашарил левой рукой кофейную чашку и метнул мне в голову.

Я увернулся, чашка попала в диванную подушку.

– Не разбилась, значит, счастья не будет, – с сожалением констатировал Александр. – Счастья не будет, оставь ожиданья подросткам, нынешний возраст подобен гаданию с воском… что-то там тра-ля-ля… пахнет весной, мое солнышко, счастья не будет… Есть такой поэт Дима Быков, это он написал.

– Есть такой Дима Быков, – машинально согласился я. Может, мы много выпили? Нет, мы немного выпили. Всего грамм по пятьдесят виски.

– Не бросай меня, – вдруг попросил он, прицельно и бесстрашно глядя мне в глаза. – Ты мне как… Это называют по-разному. В основном дружбой. Суть дела не меняется. Я подумал: вдруг меня убьют, и я не успею тебе сказать…

– Как же я брошу тебя, такого придурка? – с непередаваемо сложным чувством спросил я. – Придется тебя лечить от раннего маразма. У меня есть знакомый психиатр.

– Вот и хорошо, – кивнул он, улегся на ковер и стянул плед с дивана. – Я тут посплю чуть-чуть…

«Счастья не будет, винить никого не пристало, влажная глина застыла и формою стала, стебель твердеет, стволом становясь лучевидным. Нам ли с тобой ужасаться вещам очевидным?»[5]

Лучше бы мы много выпили.

Приходит Надежда, открывает холодильник, выбрасывает из него протухшие котлеты и выливает за борт скисший борщ. Достает из сумки и кладет в холодильник лоток с отбивными, блинчики и копченое сало.

– Ты собираешься жить дальше? – спрашивает она меня, делая интонационное ударение на слове «собираешься».

– Нет, – говорю я ей.

– Зачем ты спустил яхту на воду?

– А куда я должен был ее спустить?

– Я приведу Троицкого, – не то грозит, не то предупреждает сестра.

– Уходи, – прошу я ее.

И она уходит.

«Галя навсегда уехала в Торонто, а через два месяца, вопреки всем моим размышлениям о беспредельной хреновости, пришла весна. На остановках и возле рынка бабушки продавали вербу. Они говорили – „котики“, дело шло к Восьмому марта. Я тупо прогуливал школу – уходил на лодочную станцию, садился на шершавую перевернутую лодку, курил и читал. На Десне медленно таял лед, и жизнь, в осмысленности которой еще несколько дней назад я был не уверен ни на копейку, постепенно насыщалась теплым ветром и нежными перламутровыми сумерками. И я наконец понял, чего хочу. Понял, что хочу построить яхту и уйти на ней по Десне – на Днепр, по Днепру – в Черное море, а оттуда можно попасть в Мировой океан, который не имеет ни конца, ни края, только отдаляющийся горизонт. Но для того чтобы построить яхту, нужны деньги…»

– Ну чего ты смеешься, падла? – огорченно спросил Александр. – Иди ты к черту, не буду тебе ничего рассказывать!

– Яхту построить… Так это и был основной мотив?

– Мотив чего?

– Ну, ты впервые понял, для чего тебе нужны деньги. Чтобы яхту…

– Мне деньги не нужны были, блин, – непоследовательно возразил Владимиров. – Мне хотелось яхту построить. Ты, Лешенька, какой-то тупой.

Ага, а теперь он флотилию может купить себе, не только яхту.

– И что? – осторожно спросил я.

– Ничего. Деньги есть. Есть деньги, заводы, даже один водоплавающий танкер. Только для яхты деньги – не главное, как выяснилось.

– А что главное?

– А не с кем было. Не с кем разговаривать, не с кем яхту строить, решительно не с кем поржать, напиться и, главное, «Понедельник начинается в субботу» почитать вслух некому.

– Кончились твои страдания, – сообщил я ему и, не глядя, взял с полки любимое измочаленное худлитовское издание. – Лови!

Он, естественно, поймал. И счастливо уставился на меня поверх очков своим слегка расфокусированным взглядом.

– Неужели?

– Читай, Санька, – сказал я севшим голосом. – В многомиллионной стране ты наконец нашел кретина, который способен отдать душу за возможность всю ночь слушать «Понедельник» в твоем исполнении. Сначала мы читаем «Понедельник», в перерывах жарим мясо, а потом будем строить твою яхту.

То есть я сам ему предложил. Потому что в тот момент я окончательно понял, что мне уже все равно. Отчаянная придурковатость всей ситуации заключалась в том, что шутки шутками, но без него я сдохну от тоски и скуки, потому что во всем белом свете, во всем необозримом пространстве Мирового океана мне не с кем, решительно не с кем будет поржать.

Часть вторая

Проснувшись в очередной раз и в очередной раз потерявшись в днях недели и времени суток, я собрался выползти наверх и вымыть палубу – всю ночь был ливень с ураганом и настоящий шторм на Днепре, и всю ночь меня рвало в гальюне, но не от морской болезни, а от того, что накануне смешал виски с пивом, вероятно потеряв последние остатки мозгов. А палуба, наверное, вся в иле и в песке. Только одно живое существо меня интересовало – наша яхта. О ней надо заботиться, она должна быть в порядке, потому что в конечном счете все мои планы связаны только с ней.

На корме сидела незнакомая барышня и читала книгу. Она сидела почти спиной ко мне, а на берегу работала помпа, и свист и чавканье, конечно, заглушили короткий вакуумный хлопок открывающейся двери. Так что она не оглянулась. Читала, как у себя дома, – на моей яхте! Я стоял в двух метрах и тупо смотрел на ее спину в белой ветровке.

– Доброе утро, – произнесла она и только тогда обернулась. Значит, слышала.

– Доброе утро, – подал голос я. – Вообще-то это моя яхта.

Барышня пристально и совершенно открыто рассматривала меня – сонного, небритого, всклокоченного урода, и я, слава богу, не увидел в ее лице ни удивления, ни сочувствия.

– Извините, – сказала она, – но ваш телефон не отвечает, вот я тут и сижу. Не хотела вас будить.

– Я в основном сплю, – зачем-то сообщил я ей, – вы могли просидеть тут до следующего утра.

– Ну и не беда, – спокойно заявила незнакомка.

– А зачем вы сидите? – наконец-то мне пришел в голову вопрос по существу.

– Вас жду.

– А-а…

Редкий по красоте диалог.

Гостья повертела на пальце серебряное кольцо.

– А почему вы не спрашиваете – зачем?

– Я спрошу, – пообещал я ей. – Если вы еще немного посидите, я почищу зубы, а потом уж спрошу у вас – зачем.

Я спустился в гальюн и посмотрел на себя в зеркало. Ну, так и есть – небритый, помятый урод с сизыми синяками под глазами. Зачем я с ней разговаривал? Чего она приперлась?

Меня нет, я умер вместе с Санькой тридцатого августа, в четверг, в три часа дня, и теперь бесконечно вижу одно и то же – как он выходит из машины, машет мне обеими руками у себя над головой, берет с заднего сиденья рюкзак, забрасывает его на плечо, и я, стоя на другой стороне дороги, слышу, как звенят пуговицы его ливайсовской куртки. Я хочу перейти дорогу, а он кричит мне:

– Леха, стой там! Я сам перейду! – И делает шаг. Но вдруг останавливается. Стоит и смотрит на меня.

– Ты чего, Сань? – удивляюсь я.

Он делает еще шаг и падает лицом вниз, молча, не успев выбросить вперед руки.

Откуда они знали, что он выйдет именно здесь? Значит, знали. Мы же обсуждали по телефону, что, прежде чем ехать на верфь, надо пойти сожрать в «Алкионе» какую-нибудь курицу по-македонски, каких-нибудь дерунов со сметаной и попить пива.

Подбежав и поняв, что произошло, я одновременно перестал видеть и дышать и, наверное, потерял сознание. А очнулся оттого, что какая-то женщина кричала рядом: