Мёртвое море памяти - Елена Кузьмичёва

Я хотел сломать своё постоянство.

Мне был нужен лишь повод, ничтожная причина, я сам хотел остаться незамеченным, а потом разыграть перед самим собой трагедию всеми забытого героя-неудачника, жалея себя с болезненным самообожанием. Какой же беспросветный эгоизм в каждом моем поступке, даже отчаяние пропитано самовлюбленностью Нарцисса, увидевшего своё отражение в мутной воде. Но тогда я любил свой эгоизм, считая, что хроническая мигрень и болезнь Меньера искупают его, – это была моя наивная теория уравновешивающей справедливости. Теперь я знаю, что справедливости нет.

Страница 26

Зима, мосты и холодные руки

Я хорошо помню холодный город, где встретил позднюю одинокую зиму, скупую на снег и слова.

В то время я жил в крохотной комнатке – из окна была видна изумрудная полоса соснового леса и синий горизонт. За шкафом поселилась серая крыса с лысым, нежно розовым хвостом. Вечером, когда я ложился спать, сквозь сонную тишь всегда слышался шорох её движений. Я кормил её, и она привыкла к моему присутствию.

Проснувшись однажды утром от холода, я ощутил свежий запах наступающей зимы, который проник в комнату через открытое на ночь окно. Я вышел навстречу возлюбленному холоду ещё до рассвета, и морозный воздух сразу обжег ноздри. На краю леса сквозь редкие деревья было видно, как трепетал алый рассвет, постепенно набирая силу и разрывая узкую полосу туч настойчивыми лучами. Над моей головой плыло молчаливое ночное небо, изящные фигуры деревьев приобретали яркую черноту в свету контражура. Перейдя на бег, я стремительно миновал деревья и, шумно дыша, остановился в поле. Пожухлая, но кое-где ещё зеленеющая трава, искрилась инеем, я вслушивался в свои осторожные, хрустящие шаги. Воздух ожил, изо рта шёл пар. Предвестие зимы принесло такую не похожую на меня лёгкость. Я дождался, пока солнце чуть поднимется над горизонтом, и повернул назад. Когда я вернулся в город, лучи уже касались верхних этажей. Было такое прекрасное утро.

Было и прошло…

Но зима близилась. Больше других времен года я любил это тёмное, студеное время и всегда предпочитал сугробы и ледяные ветры невыносимо жаркому солнцу лета. Я любил зиму не за то, что её морозы дают отчетливее ощутить радость тепла, я любил её за то, что в это время холод снаружи вступает в резонанс с внутренним холодом, который боязливо прятался всё лето в ледяных кончиках пальцев. Зимы жаждали мои холодные руки, которые не имели ничего родственного ни с чем, кроме снега.

Но снег заставил себя ждать. Не было снегопада даже в новый год. Я встретил его в этом же городе. Больше всего я любил там мосты: их было так много на замерзшей реке, что казалось, будто противоположные берега нарочно крепко привязали друг к другу прочными металлическими нитями. Словно без них стороны реки могли в любую минуту оттолкнуться друг от друга и разъехаться в разные стороны на непреодолимо большое расстояние.

Много дней подряд я разгуливал по мостам до тех пор, пока не переставал чувствовать пальцев от мороза. Если не обращать внимания на проезжающие машины, мосты почти всегда безлюдны. Только один раз я увидел на мосту девушку. Она сидела на парапете, свесив ноги над рекой, и смотрела вниз, на лёд. Я инстинктивно испугался, вспомнив мужчину, выпавшего из окна. Но не знал, что делать, и, остановившись неподалеку, сделал вид, что смотрю вдаль. Немного погодя она слезла с парапета и ушла в противоположную от меня сторону.

На одном из этих мостов я встретил новый год. На моих остановившихся часах он не наступил, но я узнал о его приходе по громким крикам и залпам тысячи салютов. Я поймал себя на том, что чувствую праздничную торжественность и упрекнул себя: празднуя новый год, я отдавал дань времени. Я упрекал себя в непоследовательности, ведь я садился в свою первую электричку для того, чтобы убежать от времени. Но, преодолев тысячи километров, я сбежал пока лишь от привычного пространства, от своей жизни, которую продолжал мысленно проживать, будто никуда не уехал. А время по-прежнему текло шумным потоком мимо меня, сквозь меня, через меня, невзирая на меня. Я решил, что справлюсь, и всё-таки одолею его. Когда-нибудь все часы мира падут ниц перед моим безвременьем.

Обычно я встречал новый год, окруженный голосами друзей и ликующим звоном бокалов. Но, вопреки нарушенной привычке, мне было вовсе не тягостно одному. Я открыл коробку красного вина, такого же, что мы пили с Аллой на крыше, сделал холодный глоток и выдохнул пар. Хотелось снега. Но небо было чистым. В нём смешались звёзды и салюты.

– С новым годом! Как ты? – Родной голос в телефонной трубке.

– С новым годом. Всё нормально.

– Как дела? С кем ты отмечаешь?

– Мам..

– Ладно.

Молчание.

– Доброй ночи.

– Звони.

По дороге домой я слушал, как на улицах шумят праздничные компании. В подъезде, на лестничной клетке, спал, закутавшись в несколько старых курток, неизвестный мне мужчина. В его неподвижной руке покоилась опустошенная бутылка виски, которая никак не сочеталась с его грязным небритым лицом, одеялом из старых курток и потертыми башмаками. Услышав, как хлопнула входная дверь, он медленно приподнялся и уставился на меня непонимающим взглядом.

– Новый год уже наступил? – озадаченно пробормотал он, обращаясь не ко мне, а куда-то в пространство, открытое лишь для него.

– Несколько часов назад, – подтвердил я и не спеша поднялся по лестнице на свой этаж, думая о том, что времени не замечает лишь тот, кто о нём не думает. Этот мужчина не слышал ни грохота салютов, ни звона бокалов, ни радостных криков по случаю праздника. Я проникся к нему искренним уважением. Что бы я ни делал, я не был способен полностью отречься от времени и не замечать минут, которые тихо ускользали от меня, лицемерно желая быть незамеченными, но в то же время крича о своём существовании.

Я уснул лишь на рассвете под приглушенный кирпичными стенами прощальный грохот последних салютов. Крыса перебирала лапками по полу в поисках еды.

Страница 27

Появление Августы и вещи, которые сближают

Спустя пару дней, сидя в купе и прислонившись головой к холодному стеклу, я воображал себе вожделенный снегопад. Попутчиков не было. Мысли покинули меня, вмерзнув в зимний день. Рассеянный взгляд искал опоры, но всё, что было вокруг, я видел много, слишком много раз. Казалось, когда-то я узнал всё наперед и теперь скучающим взглядом искал трещины в изученном до слёз трафарете.

Одна из станций подарила мне попутчицу. Признаться, я был рад её появлению. А она, резко и звучно сбросив с плеч тяжелую сумку, достала книгу и села к окну, даже не взглянув в мою сторону. Я простил ей это, потому что был рад её появлению. Я поймал себя на том, что был слишком рад.

Её несколько небрежная красота рождалась из необычных черт лица, так не похожего на лица, в которые я глядел и тут же забывал, когда они переставали мелькать перед глазами. У неё были тёмно-зелёные глаза с серыми прожилками, похожие на глаза Аллы, излишне белая кожа, тёмная родинка над верхней губой, небольшой узкий нос и развитые скулы. Красные волосы беспорядочно разлетелись в стороны.

Пожалев о том, что её поведение не располагает к разговору, я внимательно изучал её, пользуясь тем, что она вовсе не отрывала глаз от книги, лишь изредка поглядывая в окно, в момент движения руки в поисках новой страницы. На ней было карминового цвета пальто с чёрными, глянцевыми пуговицами, ажурный белый свитер, браслет из чёрной кожи, плотно облегающий тонкое запястье. Я заметил нежный шрам на подбородке. Такой же, только более явный, я видел у знакомого скрипача. Мне почему-то пришло в голову, что её могут звать только Вера, хотя я не знал никого с таким именем. Желая проверить свои догадки, я бесцеремонно нарушил молчание.

– Давно ты играешь на скрипке? – Спросил я наудачу, думая, что, если окажусь прав, то расположу её к себе.

Она удивленно подняла на меня глаза, будто впервые заметила моё присутствие. Но удивление длилось лишь секунду. Она равнодушно сказала:

– Всю жизнь. – И тут же опустила глаза на страницы. Такое равнодушие к моей наблюдательности задело моё самолюбие, но я на этот раз не жалел его.

– Как тебя зовут?

– Августа.

Я недоверчиво улыбнулся.

– Не может быть. Мне кажется, что тебя зовут Вера.

– А мне кажется, что ты идиот. – Сказала она с неестественной, напряженной заносчивостью.

Меня рассмешила её грубость. Это резкое, внезапное раздражение совпадало с её беспорядочно разбросанными по плечам волосами, но противоречило мечтательному, почти нежному выражению глаз. Я понял, что беседовать она совсем не расположена, и вновь прислонился головой к стеклу, притворившись безразличным.

Она то и дело поглядывала в мою сторону несколько удивленно и тут же отводила глаза. Однако к вечеру мы неожиданно разговорились. Мне показалось, что я впервые за время своего путешествия встретил человека, который был готов говорить со мной не так, как обычно разговаривают случайные попутчики, а говорить, каждым новым словом выстраивая мосты.