Возвращение - Анатолий Гончар

Грамотка, писанная под диктовку генеральского ординарца и с одобрения самого генерала отправленная королю в скреплённом гербовой печатью пакете, преодолев полстраны сперва с гонцами, а затем и с голубиной почтой, благополучно добралась во дворец, и в первую очередь из дворцовой голубятни попала в руки главного советника Его Величества.

Колесо военной машины, забуксовав, внезапно попятилось. Так что вид из раскрытого окна высотного строения хоть и был прекрасен, но это не радовало Изенкранца. Он, нервно расхаживая по горенке, думы думал. А думы были безрадостные. Войска росские, вместо того, чтобы медленно и кроваво двигаться к победе, стали медленно отступать. По городам и весям поползли страшные слухи о поражении. В народе, хоть и одурманенном травами, сказками о ждущей впереди лучшей доле да вином заморским, началось нехорошее брожение. Вести о гибели родных и близких множились, недовольство ведением военной компании росло, в любой момент готовое вылиться в откровенный бунт. Изенкранц почувствовал, как растёт в людях напряжение и внезапно для самого себя испугался. Вместе с королём низвергнуть с пьедестала могли и его. А высоко падая, можно было разбить и голову.

— Собака! — выругался вслух нервно теребивший манишку советник. — Этот идиот оказался ещё бездарнее, чем я рассчитывал. Кого же поставить? Кого же поставить… Этот слишком, безнадёжно туп… Если этого… то потребуется время, чтобы он смог подтянуть силы и остановить орков. А времени нет, успехи на войне нужны срочно, иначе подлая чернь взбунтуется. Тогда кто? Всеволод? Конечно, он хорош, весьма хорош, но он и без этого уже сидит в моих печёнках! Но уж он — то сумеет остановить орков. Наверняка сумеет! Может, и впрямь он? Но возвысившись, не станет ли этот воевода опасен своим влиянием? Однажды выпустив джина из бутылки, будет нелегко запрятать его обратно! — Изенкранц снова задумался, но тут же его чело разгладилось от внезапно пришедшей в голову мысли. — А впрочем, зачем его засовывать в бутылку? Её же можно попросту разбить! Человек смертен. В этом слабость всех бунтарей-одиночек. Стоит им умереть, как свет, к которому они так стремились, умирает вместе с ними. — Радостная улыбка, заигравшая на лице советника, окончательно разгладила морщины на его лбу.

— Ивашка! — что есть мочи заорал он, призывая к себе своего верного служку, по совместительству иногда бывавшему писарем: — Бери пергамент. Пиши.

"Именем короля государя нашего приказываю сотнику Всеволоду в королевские апартаменты прибыть для получения милостью государевой пожалованного назначения да звания воинского сверхрядного. С собой иметь коней да амуницию, штатом положенную да продуктов для пропитания себе и коням на десять дней.

Постскриптум: тысячнику Елисею вменяю воеводу Всеволода оным обеспечить и для сопровождения сотню Всеволодскую отрядить.

ВРИО Изенкранц, в чём и расписуюсь".

— Ивашка, черкани-ка там за меня, — Иван, безропотно повинуясь, быстро начеркал размашистую подпись Изенкранца. — Теперь дай просохнуть и гонца отошли, дабы передал государеву вестовому моё повеление.

— Слушаюсь, господин! — схватив, не сворачивая, лист с грамоткой, служка, низко склонившись, попятился к двери и уже через минуту отдавал приказания подобострастно выслушивающему его гонцу. Из личных конюшен Изенкранца сонный конюх тем временем выводил статную, уже давно стоявшую под седлом (в ожидании спешных указаний) конягу.

— Чтоб из рук в руки вестовому государеву передал, понял, бестолочь? — подбоченясь, наставлял Ивашка склонившегося перед ним гонца. — Смотри, если что — на конюшне под батогами государевыми сгинешь!

— Всё сполню, Вашество, всё сполню как велено! — гонец, низко кланяясь, принял от конюха поводья, взглядом испросив разрешения, сиганул в седло и скрылся за облаком вылетевшей из — под копыт гнедого пыли.

— Смотри у меня! — донеслось ему вслед грозное Ивашкино предупреждение. А сам Ивашка, донельзя довольный, не спешил возвращаться в хозяйские покои, где из уважаемого Вашества вновь превращался в униженного холопа, но и долго стоять на улице он тоже не осмеливался, и потому ещё немного покрасовавшись перед бегающими из светёлку в светёлку девками, он повернулся и, всё убыстряя шаг, поспешил к своему хозяину.

Гонец тем временем поскакал прямиком в находившиеся на другой стороне города государевы конюшни, чтобы отдать указание конюхам готовить подводы для выезда государева вестового, а уж потом поторопился в специально отведённые для посменно дежурящих государевых вестовых опочивальни.

— Чего стучишься, свинья безродная, покой мой государственный нарушая? — от грозного окрика, раздавшегося из-за дверей опочивальни, гонец аж присел.

— Ваше вельможное господарство, — униженно пролепетал он, — посланье Его Величества в стан росский доставить надобно.

— Так что ж, и подождать не можно? — великородный дворянин Леофан Светлович Чанбергер, лениво потянувшись, взглянул на тикавшие на стене ходики — до войскового стана ехать было не столь далеко, значит, прежде чем тронуться в путь, можно было ещё немного вздремнуть. — Эй ты, пёсий сын, иди посиди в дворницкой, покуда я сон послеобеденный догляжу.

— Ваше вельможное господарство! — едва ли не заикаясь, пролепетал растерявшийся гонец. — Не извольте гневаться, но великодушным господином Изенкранцем приказано указ тотчас доставить… не-ме-дле-нно. — Последнее слово он произнёс по слогам с приступом лёгкого заикания.

— Что ж ты, сволочь, мужичина подлый, тот час же об этом не сказал, не поведал? — гонец услышал, как заскрипели пружины кровати. Вельможный вестовой поспешно покинул своё ложе. — Разве ж можно Рачителя и Радетеля Отечества лишнюю минуту ждать заставлять, от дел многотрудных государственных отрывать? Государева грамотка… Ишь… Вот всыплю тебе, свинья грязная, батогами, тогда и расчухаешься! Грамотку в щёлочку под потолком просунь, а сам живей на конюшню беги, пущай к выезду спешному готовятся.

— Бегу, Ваше господарство, бегу! — поспешно заверил мужик, старясь поскорее убраться с глаз долой от рассерженного потомка ясновельможного барона Чанбергера, прибывшего на службу росскому владетелю ещё ажно в прошлом веке. О том, что конюхам уже приказано коней седлать, а страже в доспехи облачаться, он благоразумно умолчал и, сунув грамотку туда, куда велено, гонец поторопился убраться восвояси.

Вскоре над дорогой, ведущей из города в отдаленно стоящий летний лагерь среднекривоградского воинства, поднялись клубы серой пыли. Большая раззолочённая колымага, сопровождаемая вооружёнными охранниками, везла особого вестового его величества. В особом золоченом ларце, прижимаемом к груди денщиком особого вестового, лежала свёрнутая в тугую трубочку королевская грамотка. Обоз медленно протелепался мимо последних строений и, свернув на ведущую к реке дорогу, скрылся из виду.

— Капитана третьей сотни к тысячнику немедля! — пронёсся над палаточным городком пронзительный голос вестового по полковому штабу.

— Всеволод Эладович! — молодой, только что прибывший ординарец по имени Лёнька робко постучался в укрытую пологом деревянную дверь палатки. — Вас до тысячника кличут!

— С чего бы это? — донёсся до ординарца бодрый голос сотника. — А ты что за дверьми стоишь? Чай, я не красна девица, чтоб ко мне стучаться! Заходи, заходи!

Ординарец, осторожно приоткрыв дверь, робко просунул голову внутрь. Капитан сидел на скамье, перед ним на столе была расстелена собственноручно вычерченная карта. Свет тусклой свечи падал на его озабоченное тяжёлыми думами лицо.

— А я думал, Вы опочивать изволите, — нерешительно промямлил юнец, полностью выползая под полотняные своды.

— Думал, говоришь? Это хорошо, что думаешь. Только я, как и все добрые люди, по ночам сплю, а днём, как и положено, работаю.

— Работаете? Так какая ж это работа — сиднем за столом сидеть? — искренне удивился ординарец, которого ввиду младого возраста жизнь ещё не научила обращаться со словами поосторожнее. Всеволод усмехнулся.

— А вот такая, — Всеволод кивнул на карту. — Всякая работа в жизни есть. Один поле пашет да кожи мнёт, другой над бумагой умной думы думает. И порой, я скажу тебе, до того тяжко думы думать бывает, что хоть сейчас возьми всё и брось!

— А Вы и бросьте, коль так тяжело — то бывает, — не без доли сарказма посоветовал юноша. Всеволод Эладович поднял на него свой тяжёлый взгляд и, словно бы не углядев ехидства в словах своего ординарца, ответил:

— Да и бросил бы, ни дня не задержался, только кто Рутению оберегать будет? Полки да эскадроны в бои водить станет? Ты, что ли?

— Не — е — е, я тому не обучен! — сразу же принялся отнекиваться покрасневший от такого предложения малый.

— Ну, раз не ты, так и не сомневайся в труде чужом! — с этими словами сотник поднялся из-за стола и, оттеснив стоявшего столбом ординарца, вышел на освещённую солнцем улицу.