Чёрный петух - Кальман Миксат

— Но может, это еще не точно? Ведь толком еще ничего не известно, — твердил Винце, на котором тоже лица не было.

Мамашу Купойи положили на кровать, опрыскали водой, дали понюхать хрен, а как только она очнулась, тут же разразилась рыданиями. Сразу же начались и приступы ее обычной болезни — сердечные колики.

— Скорее, скорее — лавровишневые капли ей!

Винце нашел их в буфете, а сам, как кукла, машинально повторял: «Ведь еще не точно, не точно…»

А вообще-то уже точно. Беготня, плач, стоны и вопли нарушили спокойную атмосферу сельских улиц. Среди шахтных рабочих многие жили и в этом селе. Староста и десятские ходили по домам наряжать людей с мотыгами и тележками на спасательные работы.

— Какая жалость, что я не могу пойти, — хрипло проговорил Купойи, мучимый сознанием своего бессилия. И разразился горьким плачем — можно было подумать, что вот-вот разорвется сердце.

Наверное, с час громко и горько плакал, потом слезы иссякли, и он только мог жаловаться и завидовать своей супруге, что у нее сердечные колики; тогда старик стал призывать и на себя какую-нибудь напасть — чтобы не так ощущать душевную боль. Он ругал Винце за бессердечность, за то, что тот не побежал сию минуту к шахте, а когда старый слуга стал собираться, не захотел его пустить.

— Нет, не уходи, из-за матушки нельзя. Я же один никак не смогу ей помочь. О Пали, Пали, мой милый внучек!

Самочувствие госпожи, хотя и медленно, постепенно улучшалось; вернее, прекратились физические боли, и она могла теперь разделить с мужем душевную боль.

— Я чувствовал, чувствовал, — стонал папаша Купойи душераздирающим голосом, — я знал, что вижу его в последний раз. Недаром же я сказал ему сегодня утром: «Не ходи, дорогой Пали, не торопись в шахту, отдохни». У меня было предчувствие, но он не послушался меня, не послушался.

Тем временем наступил вечер, небо заволокло тучами, звезд не было видно. Да и зачем они сейчас нужны, звезды?! Старики сидели в комнате, выходящей во двор, сидели, как в камере смертников, ожидая последнего слова, самого страшного…

Временами кто-то заходил из знакомых с новыми известиями.

— По-видимому, все, кто там был, погибли, — сообщил Михай Гал, прибывший оттуда. — А сколько там народу собралось, сколько народу из трех сел! Работают, откапывают, но надежды нет.

Старики переваривали услышанное, обсуждали, объясняли друг другу, рядили так и сяк. Ни о чем другом думать были не в состоянии. Голодные волы мычали в стойле, корова тоже никак не могла понять, почему никто не идет ее доить.

Через полчаса снова постучали в наружную дверь. Винце пошел отпереть. Янош Середнеи принес новую весть:

— Спасательные работы идут. Уже откопали десятерых; все — мертвые.

Наступила давящая тишина. Кто решится ее нарушить? Наконец мамаша Купойи спросила дрожащим голосом:

— Он среди них?

Снова тишина, и какая тишина! Слышно было биение сердец.

— Нет, его среди них нет, — ответил Янош Середнеи.

Потом Середнеи ушел, а трое так и остались сидеть в темноте, в тупой апатии. Никому даже не пришло в голову зажечь свечу. Никто не проронил ни слова, ни одного слова, только изредка из груди вырывался вздох, как свидетельство того, что они живы.

Во дворе снова послышались шаги. Снова кто-то идет. О боже, что-то он принесет?

Винце встал, пошел отворять дверь, но, как видно, он и не запер ее после Середнеи, потому что шаги уже слышались в сенях, и вот перед носом старого слуги дверь открылась, и прозвучал родной, знакомый голос:

— Добрый вечер, дедушка, добрый вечер, бабушка!

— Пали, Пали!

Радости не было конца. Такой радости не испытывали люди. Старики Купойи повскакали с мест. «Винце, свечу, Винце!» Винце засуетился, стал водить по свече концом мундштука своей трубки, но от нее нельзя было ожидать чуда, и свеча не загоралась. Наконец сам Пали чиркнул спичкой, но и ему не удавалось зажечь свечу, потому что оба старика тушили ее, кинувшись, тяжело дыша, обнимать внука.

— Так ты жив, родной? Ничего с тобой не случилось?

— Только вот страшно голоден, бабушка, и тоска гложет по погибшим товарищам.

Тут мамаша Купойи сразу захлопотала, завертелась (болезни ее как не бывало), зажгла свечу; при свете свечи они еще раз расцеловали Пали, и не только они, но и Винце, причем дед тут же позавидовал этому и прикрикнул на него:

— Ну, ну, нечего лизаться, старик! Лучше отыщи-ка мою трубку! Уже целую вечность не курил.

Правда, у него не осталось на это времени, потому что госпожа Купойи молниеносно собрала все, что было в доме, и уже накрывала на стол. Пали сел к столу, дед тоже подвинул свое кресло, аппетит у него тотчас же восстановился, и они оба с удовольствием ели.

— Ну, так расскажи же, как ты спасся, родной наш. Потому что мы ведь считали тебя уже погибшим.

Тут мамаша Купойи подсела к столу, рядом с внуком, и положила ему руку на плечо. Винце же примостился на маленьком стульчике около буфета и занялся латанием своих сапог. (Черт бы побрал этого плута Фильчика — плохую кожу поставил на сапоги!)

— Наверняка бы и я погиб, если бы не одна маленькая случайность. В полдень у нас на шахте кончился табак, и мы послали Пишту Кирая в Вернё, в лавку. Только он вернулся, как подзывает меня и говорит, что какая-то молоденькая девушка дожидается меня наверху, хочет срочно поговорить со мной. «Что за девушка? Не знаю я никакой девушки!» Я и не хотел подниматься, но Пишта успокоил меня, что это не какая-нибудь такая девица, а тоненькая девушка, почти подросток. Меня разобрало любопытство, и я поднялся наверх, как был, в грязной рабочей одежде.

— Ну, и кто же она была? — нетерпеливо спросила бабушка.

— Действительно, совсем незнакомая девушка с черным петухом под мышкой.

— С черным петухом?! — прервал его Купойи, вскинув брови и тут же отложив в сторону трубку, — Продолжай-ка, продолжай, прошу тебя!

— Она спросила меня, я ли — Пал Купойи? Я сказал: «Да, это я». «Тогда пойдемте, пойдемте, — задыхаясь, затараторила она. — В лесу на лужайке вас ждет женщина; она наказала мне сходить за вами и позвать вас. Мы не можем терять времени, вам надо скорее идти, потому что речь идет о большой опасности».

— Ну, и ты, конечно, пошел, подумав про одну особу? — спросила бабушка с добродушным укором.

— Я вообще-то не хотел идти, — продолжал внук с открытым выражением лица. — Я сказал, что очень занят. И тем более мне не хотелось идти потому, что, по описанию девушки, женщина эта мало походила на ту, о которой думает бабушка.

— И все же это была она, не так ли?

— Не знаю.

— Так ты не пошел? — удивился Купойи.

— Да нет же, пошел, иначе я не был бы сейчас здесь. Девушка так просила, чуть ли не силой тянула меня, что в конце концов я согласился. Эта девчушка была такая странная: чего она хотела, в чем был лично ее интерес, я и сейчас не могу понять…