Инверсии - Иэн Бэнкс

Быстро отобрали нескольких человек, и доктор вручила каждому по монетке. Мне показалось, что это многовато за лед в такое время года, но доктор в таких делах совершенно неопытна.

— Сдачу можете оставить себе, — сказала она детям, в глазах которых вдруг загорелось нетерпение, — но каждый должен притащить столько льда, сколько сможет поднять. Не говоря обо всем прочем, — сказала она, улыбаясь, — вы от этого станете тяжелее, и ветер вас не унесет. Ну, бегите скорей!

Комната тут же опустела, в ней остались только больная девочка на кровати, толстая женщина на подушке (насколько я понял — мать больной), доктор и я. Сквозь драную дверь-занавеску к нам заглядывали обитатели первой комнаты, но доктор велела им не соваться.

Потом она повернулась к растрепанной женщине.

— Вы должны сказать мне правду, госпожа Элунд, — сказала доктор. Она дала мне знак открыть саквояж, сама тем временем подтащила больную девочку повыше к изголовью, а меня попросила свернуть соломенную подстилку и подсунуть девочке под голову. Я встал на колени, чтобы сделать это, и ощутил жар, исходящий от больной. — Это и в самом деле продолжается уже три дня?

— Три, два, четыре — кто может сказать! — завопила растрепанная. — Я знаю только, что моя драгоценная дочурка умирает! Она умирает! Ах, доктор, помогите ей. Помогите всем нам, потому что никто другой этого не сделает. — Толстуха внезапно соскочила с подушки, рухнула на колени и зарылась головой в складки плаща доктора, которая расстегивала пуговицы, чтобы снять его.

— Я сделаю то, что смогу, госпожа Элунд, — сказала доктор и взглянула на меня — плащ с ее плеч упал на пол, а девочка на кровати стала что-то бормотать в бреду и кашлять. — Элф, нам понадобится и эта подушка.

Госпожа Элунд поднялась и оглянулась.

— Это моя! — воскликнула она, когда я взял подушку и подсунул ее под голову больной девочки, пока доктор придерживала ее. — А где же я буду сидеть? Я и без того уже отдала ей свою кровать.

— Найдите себе что-нибудь другое, — сказала ей доктор. Она задрала тонкое платьице девочки. Я отвернулся, пока она осматривала промежность, похоже воспаленную.

Доктор наклонилась, развела ноги больной и достала какие-то инструменты из своей сумки. Спустя какое-то время она сдвинула ноги обратно и опустила платье. Потом занялась глазами, ртом и носом ребенка и некоторое время, прикрыв веки, держала ее запястье в своих пальцах. В комнате стояла тишина, если не считать завываний ветра да временами еще сопения госпожи Элунд, которая сидела на полу, завернувшись в докторский плащ. У меня возникло четкое впечатление, что доктор едва сдерживается, чтобы не закричать.

— Деньги, что я дала на школу пения, — жестко сказала доктор. — Как вы думаете, если бы я сейчас отправилась туда, мне бы сказали, что эти деньги потрачены на уроки для Зи?

— Ах, доктор, мы бедная семья! — сказала растрепанная женщина, снова закрывая лицо ладонями. — За всеми не уследишь! Я не знаю, что она делает с деньгами, которые я ей даю! Эта девчонка делает то, что ей взбредет в голову. Ах, доктор, спасите ее! Умоляю вас, спасите ее!

Доктор чуть переместилась на коленях и сунула руку под кровать. Она вытащила пару пузатых глиняных сосудов — один с пробкой, другой без. Она понюхала пустой и встряхнула тот, что с затычкой. В сосуде что-то булькнуло. Госпожа Элунд глядела широко раскрытыми глазами. Она сглотнула слюну. Я уловил запах из сосуда — так же пахло дыхание госпожи Элунд. Доктор посмотрела на другую женщину.

— Давно она спит с мужчинами? — спросила доктор, возвращая сосуды под кровать.

— Спит с мужчинами?! — заорала толстуха, выпрямившись. — Да она…

— К тому же, как я думаю, на этой самой кровати, — сказала доктор, задирая на девочке платье, чтобы показать женщине простыню. — Так она и получила эту инфекцию. Кое-кто был с ней слишком жесток. Она еще так молода. — Доктор кинула на госпожу Элунд взгляд, и можно было только порадоваться, что он не предназначался мне. У той отвисла челюсть и широко открылись глаза. Я думал, она собирается заговорить, но тут доктор сказала: — Я разобрала, что, уходя, сказали дети, госпожа Элунд. Они думают, что Зи, может быть, беременна, а еще они говорили о капитане с корабля и двух плохих дядьках. Или я что-то не так поняла?

Госпожа Элунд открыла рот, потом обмякла, глаза ее закрылись, и, ахнув, она свалилась словно замертво, не выпуская из рук докторского плаща.

Доктор, не обращая внимания на госпожу Элунд, покопалась в своем саквояже, вытащила склянку с мазью и лопаточку. Надела перчатки из рыбьего пузыря, специально изготовленные для нее дворцовым кожевником, и снова задрала на девочке платье. Я опять отвернулся.

Доктор использовала многие из своих драгоценных мазей и жидкостей, попутно объясняя мне, какое воздействие то или иное средство окажет на девочку, как одно ослабит воздействие высокой температуры на мозг, другое станет бороться с инфекцией в самом зародыше, третье будет делать то же изнутри тела девочки, а четвертое вернет ей силы и подействует как общеукрепляющее, когда она поправится. Доктор попросила меня вытащить ее плащ из-под госпожи Элунд и высунуть его из окна в соседней комнате и держать — руки мои наливались тяжестью, — пока он не напитается влагой, а потом принести его назад и завернуть в его темные складки девочку, которую доктор раздела почти догола, оставив лишь единственную драную сорочку. Больная продолжала дрожать, корчиться в судорогах, и, судя по всему, ей не стало лучше со времени прихода доктора.

Когда госпожа Элунд издала какие-то шумы, возвращаясь, как видно, к жизни, доктор приказала ей развести огонь и вскипятить воды. Госпожа Элунд отнеслась к этому без восторга, но вышла из комнаты, сдерживая негодование и бормоча себе под нос ругательства.

— Она горит, — прошептала себе доктор, положив свою красивую руку с длинными пальцами на лоб ребенка. И тут мне впервые пришло в голову, что девочка может умереть. — Элф, — сказала доктор, глядя на меня с беспокойством в глазах. — Посмотри — может, найдешь ребят. Поторопи их. Ей необходим лед.

— Хорошо, госпожа, — устало сказал я и направился к лестнице с ее картинами, звуками и запахами. А мне только начало казаться, что некоторые части моего тела просыхают.

Я вышел в громкий мрак грозы. Ксамис к этому времени уже зашел, а бедняга Зиген, притаившись где-то за тучами, светил, казалось, не ярче масляной лампы. Улицы, бичуемые дождем, были пусты, мрачны и полны теней, а непрестанные порывы ветра грозили сбросить меня на каждой улочке в сточную канаву, журчащую посредине. Я двигался вниз по склону холма под угрожающе темными громадами зданий — как мне казалось, в направлении гавани — и надеялся, что смогу найти дорогу назад, но уже жалел, что не взял в качестве проводника кого-нибудь из обитателей первой комнаты.