Огонь желаний - Барбара Картленд

В тот момент она почти с облегчением подумала, что незнакомец, по крайней мере, не находится рядом с ее драгоценностями.

Быстро и тихо ступая по мягкому ковру, девушка проникла в свою спальню. Когда они с Чэрити перед ленчем вернулись в номер, Вада бросила шляпку, сумочку и перчатки на стул.

Сейчас она открыла сумочку и достала маленький пистолет, который ей дала Нэнси Спарлинг. Вада положила его в свою сумочку, когда они ехали в Париж, и Чэрити потом машинально переложила его в другую, со всеми остальными мелкими вещами, которые Вада всегда носила с собой.

Холодный металл пистолета в руке придал ей уверенность, что она сможет противостоять незнакомцу, даже если он окажет ей сопротивление.

Уже потом, много позже, Вада вспомнила, что пистолет не был заряжен: патроны остались в сумочке.

Войдя в гостиную через прихожую с пистолетом, который она держала перед собой, Вада произнесла, как ей показалось, твердо и уверенно:

— Кто вы? Что вы здесь делаете?

Мужчина в зеленом сюртуке стоял около письменного стола в другом конце комнаты, у окна.

Он обернулся. Незнакомец был выше ростом, чем ей показалось по его отражению в зеркале, широкоплечим и красивым.

Что-то в его лице было такое, — Вада не могла не обратить на это внимание, — что сразу же выдавало в нем джентльмена, если бы только не его странная одежда.

На нем был зеленый бархатный сюртук — именно такой, Вада знала, носили художники, низкий отложной воротничок и довольно широкий черный галстук.

Они глядели друг на друга через всю гостиную, затем незнакомец произнес по-французски:

— Простите, мадемуазель, я, вероятно, ошибся номером.

— Я не верю вам, — заявила Вада. — Вы вор! Что вы здесь делаете с моими письмами?

Он посмотрел на то, что держал в руках — небольшую стопку бумаг. Незадолго до этого Вада положила ее на письменный стол. Здесь было и письмо от ее матери из Нью-Йорка, еще не вскрытое, адресованное мисс Эммелин Хольц.

Среди бумаг находилось также послание из отеля — его Вада читала в поезде, и перечень вещей, необходимых для приданого, — целый список на нескольких страницах, который составила ее мать перед отъездом.

Незнакомец в зеленом сюртуке внимательно, с неподдельным изумлением и любопытством, смотрел на бумаги. Потом положил их на стол.

— Прошу меня извинить, — тихо произнес он.

— Я не принимаю ваших извинений. С пистолетом, нацеленным на незнакомца, Вада сделала несколько шагов к звонку.

— Минуту, пожалуйста, — попросил он, когда девушка подняла руку, чтобы позвонить.

— Перед тем как меня арестуют, хочу вам сказать, что я не собирался ничего красть. Я журналист.

Вада сразу оцепенела, ее рука машинально опустилась. С широко открытыми глазами она повторила не очень твердо:

— Журналист?…

— Да. Я знал, что в этом номере живет мадемуазель Эммелин Хольц, а мне очень хотелось поподробнее узнать о самой богатой в Америке молодой девушке.

— Но мадемуазель… здесь нет.

— Я знаю, — ответил он. — Внизу мне сказали, что она приедет позже. А вы, должно быть, мадемуазель Спарлинг?

— Но… здесь вам… не о чем писать. Страх перед журналистами, который вбивали в нее всю жизнь, словно парализовал Ваду, отбив всякую способность мыслить. Она не в состоянии была решить, что делать дальше.

Затем, поддавшись внезапному порыву, проговорила:

— Пожалуйста, прошу вас, не пишите ничего о мадемуазель… Она страшно этого не любит.

— Я слышал, — ответил незваный гость в зеленом. — Ей всегда удавалось избегать пошлых взглядов публики.

— Откуда вы все это знаете здесь, в Париже?

— Во всех редакциях есть досье, в них собираются газетные и журнальные вырезки, ссылки и статьи о любой важной персоне или знаменитости. Но о мадемуазель Хольц почти нет ни строчки. Нет даже ее фотографии.

— Тогда, пожалуйста, уходите и забудьте, что вы здесь были, — почти умоляла Вада.

— Я бы так и поступил, — ответил незнакомец, — но боюсь пошевелиться: у вас в руках крайне неприятное оружие.

Вада совсем забыла, что все еще держит пистолет. Она положила его на стол.

— Пожалуйста, уходите!

— А мой репортаж? Что же мне написать? — спросил он озабоченно. — Что мадемуазель Хольц по-прежнему удается быть невидимкой, но у нее есть чрезвычайно привлекательная и очаровательная спутница — мадемуазель Спарлинг?

— Нет, нет… пожалуйста, не надо! — попросила Вада. — Пожалуйста, не пишите это!

— Почему же? — заинтересовался незнакомец.

— Потому что…

Вада пыталась быстро придумать какую-нибудь причину:

— …У меня из-за этого будут очень большие неприятности. Я могу даже потерять работу.

Незнакомец в зеленом улыбнулся, и его лицо сразу стало более молодым, чем прежде, когда он был серьезен.

Вада почувствовала некоторую неловкость, заметив в глазах мужчины искорки, и его улыбка показалась ей слегка насмешливой. Тем не менее она подумала, что он нисколько не похож на тех журналистов, которых ей доводилось видеть в Америке.

— Для какой газеты вы пишете? — спросила девушка, не в силах сдержать свое любопытство к этому человеку.

— В основном — для журнала «Плюм». Глаза Вады расширились.

— Вы имеете в виду журнал, публикующий символистов?

Незнакомец улыбнулся:

— Как, вы знаете о символистах, мадемуазель? Неужели их слава уже достигла берегов Америки?

— Мы, по другую сторону Атлантики, не так уж несведущи! — чуть высокомерно заявила Вада.

Он усмехнулся, и она поняла, что его позабавила такая патриотичность.

— Хорошо, но все-таки, как вы полагаете, что такое символизм?

Немного подумав, Вада сказала:

— Я читала, что это понятие означает свободу воображения, а также «самовыражение, освобожденное от оков».

Лицо незнакомца отразило неподдельное изумление.

— О, да вы и это знаете! Не ожидал.

— Ну, это уж слишком. Вы ко мне относитесь, как к ребенку, — не сдержавшись, резко заметила девушка.

Потом уже она поняла, что их разговор был бы совсем не таким, будь незнакомец, пробравшийся, как вор, в ее гостиную, действительно журналистом.

— Вы уйдете наконец? — теперь Вада говорила уже другим тоном. — Я не буду больше с вами разговаривать в такой манере.

— Почему? — спросил он. — В конце концов вы единственный человек, который мог бы мне рассказать о вашей госпоже. Вы можете сообщить мне о неуловимой мадемуазель Хольц то, о чем не дознался никакой другой журналист.

— Но вы же обещали, что не будете о ней писать, — возразила Вада.

— Насколько я помню, вы меня умоляли этого не делать. Если я дам вам слово чести, что ничего не опубликую без вашего разрешения, вы позволите поговорить с вами несколько минут?